13
В фонде и своих деньголюбцев хватало. До трети грантов возвращалось откатами, а бывали и просто неподконтрольные деньги, отвечать за которые никто и нигде не собирался. Не брезговали и копейками. Как-то грант взяли на сотню тысяч… Не знаю, сколько ушло с сотни, но от заложенного в грант сборника, стоившего десятку, четыре тыщи утекли нам в карман.
Помню, как мы ржали с исполнительным директором, возвращаясь из отеля «Столбы» после редкой встречи с Е. К., приехавшей в наш город в основном по своим делам. Во время нашего разговора доверчивая Е. К. без связи с фондовской деятельностью упомянула слово «откаты», но видя в наших с директором светлых глазах незамутненные корыстью души, махнула на нас рукой: «А (мол, придурки), вы не знаете, что это такое». Перед встречей с Е. К. на крыльце отеля мы разделили очередную дозу очередного весьма внушительного гранта, отданную нам на растерзание заинтересованной фирмой.
Хотя корыстными, тем более жадюгами нас не назвать. Мне деньги в крупных количествах и не нужны вовсе. Недвижимость покупать заграницей я не намерен, зимняя, стылая родина мне мила и менять ее на бангладеш и прочие рейкъявики не собираюсь.
Есть ужас от того, что я умру здесь. Связано это с местной достопримечательностью, называемой Бадалык. Кладбище такое. При отсутствии в городе памятников архитектуры – купеческий центр снесли, ажурную резьбу «деревяшек» середины девятнадцатого столетия посжигали, а новоделье на ворованных западных идеях никакой художественной ценности не имело, и само начало разрушаться из-за халтурности строительной индустрии – туристов возили к Бадалыку. Степь, если верить классикам, пахучая разнообразная, живая, в ее сибирском изводе, или на сибирский зрачок – унылое, угнетающее пространство. В месте же именованном Бадалык еще и утыканное крестами. Авторами проекта размещения в степи главного городского кладбища явно двигала одна из депрессивно-экзистенциальных идей о бессмысленности человеческого существования, безбрежности и всесилии смерти, преходящести земного. Если так, то проект и вправду удался. Получилась гигантская по масштабу и по воздействию инсталляция, которую ни швейцару убрать, ни в альбом с репродукциями вставить. На туристов Бадалык воздействовал смачнее самого вкусного психоделика: перед картиной вечной и необоримой всеобщей смерти они сразу осознавали, где оказались, смирнели, хоть и смурнели, лишним не интересовались, особенных условий уже не ждали, рады были любому питанию, любым номерам, лишь бы дотерпеть до отъезда, лишь бы никогда больше этого не увидеть.
Местные попривыкли к Бадалыку, украшали его мифами о девушках-привидениях, это чтобы любить – не бояться. Но так и не полюбили степное кладбище, еще одно дитятко мамы-гигантомании.
Возможна другая интерпретация, более позитивная: советских людей отстраняли от смерти, предлагали им жить, жить счастливо и идейно. Поэтому и лежать в этой земле не хочется. А вот жить ничего, приемлемо.
14
Согласившись занять пост президента Фонда, Ринат Меркулович попал в тугое кольцо интриг и заговоров, в которых традиционно чувствовал себя, как огурец в рассоле. То бишь, неплохо. Сам был большим знатоком в их разжигании. За что его и ценили в литературном мире страны и даже побаивались.
Главным объектом его теперешней закулисной деятельности стала уже помянутая директор Фонда молодых литераторов, улыбчивая и многодетная Дашутка Петрова, именно ее Ринат Меркулович возненавидел всей душой и от нее возмечтал избавиться.
Впрочем, здесь, как и почти всегда в последние годы жизни, Ринат Меркулович был не самостоятелен. Дашутку возненавидел скорее не он, а его благоверная и основная любовница последних лет Марина, злобно-ядовитое существо иждивенческого склада и темперамента. Она и пела Меркуловичу с утра до вечера: «Ринатик, а Ринатик, убери эту стерву, я прошу тебя, милый, нет, не так, не так, лучше я сверху, прошу тебя, я не смогу с ней работать, убери ее, мой хороший, нет, только не сегодня, завтра потерпи дружок, так завтра попробуем, не все сразу, а ее убери, убери».