– Отлежишься – не отлежишься, одному Богу ведомо. В твоем случае Аллаху, – уточняюще ухмыльнулась ни в черта, ни в Бога не верящая Марина, – однако земные дела в порядок привести стоит, как считаешь?
– Думаешь, стоит? – глядя на нее с опаской прошептал Меркулович. – Думаешь… Все?
– Все – не все, а порядок необходим. Без тебя развал начнется, раздрай. Кормушку все на себя потянут в отсутствии единого руководителя.
– Я вроде бы поправляюсь, – не слушая ее, робко промямлил шеф, – уже и встаю понемногу…
– Тебе зеркало показать, блядина ты эдакая, – взвилась Мариночка, – на рожу свою погляди. В гробу красивее будешь.
Шеф застонал было, но тут же примолк, боясь появления супруги. Марина взъярилась: вспомнилась давешняя школьная оргия, не принесшая ей удовлетворения, лишь как всегда легкий зуд внизу живота; резким дергом она достала из сумки заготовленную бумажку:
– На, подпиши, – сунула листок под нос умирающему.
– Что это? – испуганно уставился на листок Меркулович, догадываясь, что его ожидает.
– Что надо. Что нужно всем. Документ о том, что кому достается. Подпишешь? Или как всегда?
На Меркуловича напало икота, он затрясся вместе с кроватью.
– Понятно, – констатировала Марина, – жизнь ничему не учит. Что ж, тогда по старой схеме… Она вздохнула, внизу живота засвербило знакомым зудом. Задрав юбку, под которой не оказалось бельишка, взяв листок в одну руку, другой зажав Меркуловичу нос, она уселась верхом на больного, скрыв его лицо передком. Начала давильно-скакательные движения. Руки Меркуловича утопающе затряслись в воздухе. В нужный момент Марина всунула в кисть шефа шариковую ручку, двинула на книжке листок-завещание. Едва не задохнувшийся страдалец незамедлительно все подписал.
– Сразу бы так, – примирительно сказала Марина, – на вот выпей, успокойся. Приди в себя.
Шеф послушно влил в себя бутылочку мутной жижи, которую Марина извлекла из авоськи.
– Что это, – прохрипел Меркулович, – что ты мне дала?
– Счастье, дурачок. Сон и вечное счастье.
33
На наше выступление в северном поселке Тоска пришло семь человек. В Мангазее одиннадцать. Хотя о нас писала газета, объявляли по радио, в каждой столовке раздатчицы знали, кто мы, откуда и что тут делаем.
Ржавая моторка с живущим в ней же аборигеном везла нас осматривать красоты природы. Метафизик стремительно поправлялся от пьянства – скоро домой, работа в газете, лекции по философии студиозусам; да и местные двенадцатилетки не клевали на интеллект. Бакинский комиссар дремал, игнорируя природную красоту. Моторщик, разбрасывая слюни по водной глади, рассказывал об убиенных революционерах. Великий и неприступный камень главенствовал всюду. Робкими отражениями ему поддакивала вода, лодка казалась мелкой оборзевшей рыбешкой, посягнувшей хлипеньким плеском на царящий здесь мировой покой. Скалы не смотрели на нас, нас просто не существовало. По глубоким морщинам камней ссыпалась, опадала хвойная крошка северной таежной земли. «Ничего этим скалам не сделается. Не раздолбишь их, не сломаешь» – с обреченным восторгом размышлял я. – «Мы не нужны здесь. Мы ничтожны, смешны. Цирковые карлики-комики. Камни и не смотрят на наши выверты, они давно уже отсмеялись»
«Силища! Мощь!» – чуткий северянин уловил мои мысли, – «А все равно разломают. ГЭС видите ли нам нужна. Одна надежда, что деньги, наконец, кончатся у воротил наших»
26 комиссаров устроил рыбалку; утопая по колено в жидкой глине тунгусского берега, поедаемые жирными бесстрашными комарами, мы терпели великую сибирскую реку сорок минут. Комиссар, как более опытный, поймал крохотную рыбешку, мы с Метафизиком не подцепили на удочки ничего. Все-таки природа еще смеется над нами, а это не так и плохо: смеется, значит, прощает.
34
В Питер я не поехал. Высокое звание газетной шлюшки досталось не мне. В качестве частичной жизненной компенсации мне предложили место колумниста в одной из местных сетевых газет за сверхскромную плату. «Даже продаться нормально не можешь» – свирепо скрежетала жена. – «Люди вон чего только не творят, чтоб жилось сытнее. А ты… Тюфячина матрасовая»
35
«Антоха, почему у тебя везде жопа? Дали тебе пописать в газету, так у тебя что ни заметка, так дерьмо какое-то. Ты будто по общаге бежишь, по коридору, на ходу скидывая с себя шмотье. Еще чуток и нагишом останешься, достанешься нам на завтрак»