Прошло почти три недели, как они выехали из деревни Благодарной, и не было ни одного царского гарнизона, в котором не подняли бы тревогу по этому поводу. Саратовский воевода уже собрался отправить на казаков карательную экспедицию, но потом прослышал, что Ермак и его дикая ватага едут к Строганову, чтобы наняться на службу.
«Подождём и посмотрим, — сказал он стрельцам. — Народ — необразованное стадо, но мы-то знаем, кто такие Строгановы! Строганов может действовать по тайному поручению царя; так что лучше пока закрыть глаза и уши...»
Разве можно всё предвидеть! Ермак не знал, кто такой Строганов. Для него поход на север был обычным казачьим походом, во время которого рано или поздно они наткнулись бы на царское войско. Тогда всё могло принять серьёзный оборот: с убитыми в седле, что считалось честью, или погибшими на виселице, что можно назвать «профессиональным риском». В любом случае речь шла о жизни и смерти.
Ермак объявил состояние полной готовности, и казаки вели себя, как обычно в военных походах: лошадь и казак рядом, охрана по внешнему контуру лагеря, дозоры, конные патрули по окрестностям. Никому ещё не удавалось застать атамана врасплох.
Люпин это почувствовал. Он осторожно, как червяк, полз по земле. Повсюду рыскали дозоры, и пару раз один проехал от Люпина так близко, что тот мог бы схватить лошадь за ногу.
«Марина ещё жива, — думал Люпин. — Она не осталась ни в одной деревне и не валялась на обочине. Так что она ещё с казаками — в мужской одежде! Хорошая, но опасная идея... Что она будет делать, когда казаки разденутся и поплывут через реку? И почему она не убегает? Можно было бы остаться в любой деревне — никто бы не заметил до тех пор, пока казаки не соберутся вечером у костров».
Одна загадкой за другой! Люпин лежал на земле, прячась за кочками, и наблюдал за лагерем. Напрасно он выискивал Марину в толчее людей и лошадей. «Как я от неё близко, — довольно подумал он. — И даже если весь мир будет состоять только из казаков, я её всё равно спасу!»
Глава четвёртая
Мушкову можно было посочувствовать: он уже десять раз проклял тот день, когда встретил Марину. Не потому, что между ними что-то изменилось, нет, это было бы причиной для радости.
Так получилось, что на сердце у Мушкова с каждым днём становилось всё тяжелее, стоило посмотреть на Марину. А ему приходилось на неё смотреть, потому что она постоянно ехала рядом. Ермак отдал её ему, она была его добычей, но впервые в жизни Мушков не мог этой добычей воспользоваться.
Только Мушков видел её красивую грудь, когда встречный ветер прижимал рубаху к телу; только он знал, как на самом деле выглядели её золотистые волосы, когда они были длинными и развевались по лицу, как шёлк; только он знал про стройные ноги в неуклюжих сапогах. Когда он думал обо этом, для него недоступном, то вздыхал и угрюмо смотрел на дорогу.
По ночам Марина клала рядом с собой кинжал, и Мушков сказал ей однажды:
— Зачем? Я всё понял и не трону тебя!
— Ты можешь и забыть про то, что понял, Иван Матвеевич.
— Клянусь тебе всеми святыми...
— Разве у казаков есть что-либо святое? — спросила она. — Ваш священник молится и обкрадывает церкви на одном дыхании. С кинжалом я сплю спокойнее, братишка.
Мушков вздохнул, долго лежал рядом с ней под пропахшим лошадиным потом покрывалом и боролся с сердцем, в котором Марина сидела уже так прочно, как казак в седле. Марина задела и его казачью честь – к счастью, никто этого не видел. В такие часы Мушков начинал проклинать Новую Опочку. Он въехал в деревню свободным человеком, а из горящих обломков выехал болваном, которым девушка управляла щелчком пальцев. Такая перемена — и всё это на глазах ни о чём не подозревающего Ермака!
Кстати, о Ермаке Тимофеевиче. Он внимательно наблюдал за крестьянским пареньком Борисом, заметил в нём большие способности и однажды сказал об этом Мушкову, шокировав его:
— Иван Матвеевич, сорванец действительно ездит верхом, как дьявол! Молодец!
— Это верно, Ермак, — ответил Мушков, думая совсем о другом.
— И соображает неплохо! — добавил Ермак.
— И смелый!
— И послушный!
«Смотря как это понимать, — подумал Мушков, но кивнул. — Лежащий по ночам между мужчиной и женщиной кинжал не похож на доказательство послушания...»
— Когда доберёмся до Строгановых, — продолжил Ермак, — и начнём собирать войско для похода в Мангазею, можно будет назначить его урядником. Как думаешь, Иван Матвеевич?
— Посмотрим, что из него получится, Ермак, — осторожно ответил Мушков. — Бывало и так, что из лебедя вырастала ворона.