— Из казака?
— Да!
— Пусть простит меня небо, но у меня больше нет дочери, а лишь пустое яйцо. Из казака — человека? Скорее ты сделаешь из волка собаку!
— Точно! — она слегка улыбнулась. — Мушков уже стал ручным. Каждому дереву нужно время, чтобы вырасти — человеку тоже. Ты меня не понимаешь, отец.
— Да, я тебя больше не понимаю, Мариночка. — Люпин повернулся к реке. Ночь медленно надвигалась на землю, солнце почти скрылось. — Может быть, я слишком стар. — Он втянул голову в плечи, как будто замёрз в тёплый июньский вечер. — Что теперь делать?
— Отправляйся домой, отец. Я вернусь.
— Когда, доченька?
— Через два-три года. Я не знаю, сколько времени потребуется, чтобы изменить Мушкова. Но я вернусь только с ним. Я приведу его с собой.
Люпин несколько раз кивнул.
«Кого винить? — подумал он. — Бога? Судьбу? Царя за то, что не перевешал всех казаков? Себя за то, что хотел оказать сопротивление, и поэтому этот Мушков нашёл Марину? Что делать? Броситься в реку и утопиться?»
— Хорошо, доченька, — устало сказал Люпин. — Я ничего не понимаю, но езжай с Богом.
— Спасибо, отец. — Её голос внезапно задрожал. — Я не могу обнять тебя и поцеловать... Сейчас не могу.
— Конечно нет. Ты же казак...
Она кивнула, повернулась, взяла лошадь за уздечку и пошла к табуну. Люпин смотрел ей вслед. Она шла в последних лучах заходящего солнца, всё ещё отражавшихся в воде. Невысокий, стройный казак в смешной красной папахе на светлых волосах. Мариночка...
— Я останусь с тобой! — громко сказал Люпин. Его никто не слышал, шестьсот лошадей всё ещё пили в реке. — Что мне делать в Новой Опочке? Ты уходишь от меня, доченька, но я пойду за тобой. Я не брошу тебя. Что мне делать без тебя в этом мире? Я тебе ещё понадоблюсь, я знаю.
Он наблюдал за ней, когда она ехала с первой группой в лагерь. Она сидела в седле, как будто выросла в нём. Он почувствовал гордость и сказал себе: «Этому я её научил».
Он наблюдал за Мариной, пока она не исчезла в наступивших сумерках. Тогда он вернулся на реку к крестьянам и прислушался к их разговорам.
Ермак с казаками ехали к Строганову, который позвал их от имени царя.
Казаков — от имени царя?
Люпин больше не понимал, что происходит с миром. «Каким-то образом, — подумал он — время перекатилось через меня. Лишь дочь это поняла: нет больше нормальных людей. Трудно к этому привыкнуть...»
Он сидел на берегу реки и только сейчас почувствовал радость от того, что дочь осталась жива.
Из лагеря раздались песни казаков. Пахло жареным мясом...
Мушков сидел рядом с Мариной у костра и ждал, когда приготовится еда.
— Сколько тебе лет? — вдруг спросила она.
— Думаю, лет двадцать восемь.
— Какой ты старый!
Мушков искоса посмотрел на неё. «Что опять случилось? — подумал он. — Когда она так спрашивает, это опасно».
— К чему ты это? — спросил он резко.
Она засмеялась и откинулась назад на тёплую от костра траву.
— На самом деле ты уже старичок... — сказала она. — Но не думай об этом...
Всю ночь напролёт Мушков не спал и думал над словами Марины, которые она сказала с такой лёгкостью и непонятной радостью. «Старичок...» — это слово укололо его, как колючка с зазубриной. В общем, эти бессонные ночи... Их было так много, что Иван Матвеевич похудел и стал похож на человека, которого постоянно бьют по затылку.
Это заметил и Ермак. Во время долгой поездки на север Мушков часто ехал рядом с ним и как будто спал в седле, а когда к нему неожиданно обращались, вздрагивал, смущённо улыбался и не понимал, о чём идёт речь. Непонятное состояние...
— Ты болен, — сказал ему Ермак, когда они поехали дальше и Мушков болтался на лошади, как мешок с пшеном. — Живот болит, что ли? Съел что-нибудь? Или тебе не хватает пышной женщины, мошенник? — Ермак рассмеялся громким, здоровым, почти провокационным смехом.
Мушков горько усмехнулся.
— Женщины! — устало сказал он. — Ермак Тимофеевич, не напоминай мне о белом и тёплом женском теле! С ума можно сойти!
— Ах, вот в чём дело! Бери любую... Мы пройдём достаточно деревень, прежде чем доберёмся до Строгановых. Я приказал больше не разбойничать! Кого поймаю, того повешу! Но уложить женщину в траву — это зов природы. А природу не запретишь. Кроме того, им это нравится, трепетным голубкам. Всё равно, мужик или казак, был бы настоящий мужчина! Иван Матвеевич, ты раньше таким не был!
— Раньше! Когда я подумаю об этом, то слезы наворачиваются! — Он выпрямился в седле, быстро оглянулся через плечо и посмотрел на Марину, ехавшую в третьем ряду. Её красная папаха светилась на солнце. На встречном ветру слишком широкая рубаха плотно прилегла к телу, и под ней обозначилась упругая грудь. Мушков испугался. Если сейчас кто-нибудь из его товарищей внимательно вглядится, что будет с ней? Но, к счастью, никто не смотрел на стройного парнишку, которому разрешено ехать с казаками благодаря великодушию Ермака. Кто станет рассматривать парня?