Выбрать главу

Отцы часто думают, что сделают всё возможное для своих детей. Так же думал и Люпин, как спросил, ничего не подозревая:

— Где Борис, Ермак?

— Не знаю, — мрачно ответил Ермак. — На совещании с гетманами он сидел у паруса. Сейчас его там нет!

— Наверное, уплыл на берег вместе с Мушковым... — с ужасом пробормотал Люпин. — Ермак Тимофеевич, он там...

— Не может быть! Я был на тех стругах и пожал руку каждому. Бориса там не было.

— Значит, он уплыл за ними!

— Больше ни одна лодка не отплывала.

Сердце Люпина бешено заколотилось.

— Он переплыл Тобол. Ермак Тимофеевич, Борис — хороший пловец. Он... он мне однажды рассказывал. В Новой Опочке он часто плавал до песчаных отмелей и ловил рыбу... руками!

— Я прикажу его выпороть! — глубоко вздохнул Ермак. — У него приказ быть рядом со мной! Я не потерплю неповиновения.

— Завтра ты сможешь отстегать его изуродованное тело, — со вздохом сказал Люпин. — Что от них останется? Сам знаешь!

Ермак молчал, стиснув зубы. «Я потеряю и Мушкова, и Бориса, — подумал он и с такой силой сжал кулаки, что хрустнули суставы. — Люпин верно сказал: парень переплыл Тобол к Мушкову. Это неповиновение и смелость одновременно — ну что тут скажешь?»

— Ступай на свой струг, старик, — протянул Ермак. — И молись. Возможно, я изменю план. Скажи пушкарям, чтобы приготовились. Может быть, им придётся ночью высадиться на берег. Если мы победим, то только с «небесным громом», как называют это татары.

Люпин кивнул, и на мгновение ему захотелось обнять и поцеловать Ермака с отцовской благодарностью, но он переборол себя, перебрался на церковный струг и отправил посыльных разбудить пушкарей.

Ермак поплыл на маленькой лодке к берегу, чтобы подняться к восьмидесяти казакам-смертникам. До рассвета он хотел ещё раз поговорить с Мушковым.

Едва он сошёл на берег, как караульных повалили его на землю. Когда они поняли свою ошибку, то перепугались, но Ермак похвалил их и направился к небольшому укреплению из стругов.

Найти Мушкова было нетрудно. Ермак пошёл в направлении громкого храпа священника, с ухмылкой посмотрел на кощунственную картину — голова Кулакова лежала на лике Искупителя — и через несколько шагов обнаружил Мушкова, закутанного в накидку.

Ермак остановился и растерянно уставился на друга. Под накидкой рядом с Мушковым лежал Борис. Они лежали, обнявшись. Ермак не видел подробностей: лишь обнажённый бок Мушкова и прижавшуюся к нему, как спящая собачка, белокурую голову Бориса на его плече, и дальше лишь светлое пятно голой спины.

Ошеломлённый Ермак молча уставился на них. Он не закричал, не сорвал накидку с обнажённых тел, не достал нагайку, которую всегда носил за поясом. Его переполняло лишь крайнее разочарование своим другом. Казак влюбился в мальчика... это казалось настолько непостижимым, что Ермак даже забыл про свою жестокость.

«Я позволю им умереть, — подумал он, — умереть почётно в сражении. Мне было бы трудно повесить Мушкова и Бориса. Я не стану им помогать, когда татары их сомнут. Иван Матвеевич, как ты мог так поступить?»

Он отвернулся, подошёл к священнику и зажал ему нос. Лишившись воздуха, тот вздрогнул, сразу вспомнил, как во сне ему на ягодице выжгли слово «мир» и замахал кулаками. Но Ермак крепко держал его и прижимал к земле.

— Это я, Олег Васильевич, — тихо сказал он.

— Ермак! — успокоился священник. Он бы не вынес второго чуда с клеймом, тем более что показать его верующим было совершенно невозможно. — Что случилось? Изменился план?

— Советую тебе вернуться на струг, — тихо сказал Ермак. — Здесь ты погибнешь.

— А остальные?

Ермак промолчал, и этого было достаточно. Священник покачал головой.

— Я их священник, — сказал он. — И должен оставить их одних? Они сражаются под знаменем Спасителя. Ермак Тимофеевич, почему ты хочешь меня спасти?

— Так я потеряю трёх друзей, — ответил Ермак. Ему было трудно это произнести. — Я не знаю, что делать.

— Трёх? — спросил священник и потянулся. Далеко на востоке первый луч света скользил по ночному небу. Начинался новый день.

— Я стану одиноким волком, Олег Васильевич, кровавым и жестоким. Бог с тобой!

Ермак встал, снова взглянул на Мушкова и Бориса и прикусил нижнюю губу. «Какое извращение, — подумал он с горечью. — Вы должны умереть. Честь для казака превыше всего...»