— Казак...
— Казак! Казак! Есть только Бог и казаки, а всё остальное в мире можно уничтожать? Что ты за человек, Ермак Тимофеевич?
— Подойди и помоги мне... — сказал Ермак, стиснув зубы.
— Нет!
Он уставился на неё, как будто не понимая, что ему сказали «нет». Марина стояла перед ним, широко расставив ноги и упёршись руками в бедра — настоящий казак, каким всегда был Борис.
— Тогда я пойду без тебя, чёрт побери! — воскликнул Ермак. Он стиснул зубы, попробовал сделать шаг и понял, что сможет пройти лишь несколько шагов, а затем силы оставят его. Костры лагеря показались ему далёкими, голоса казаков доносились, как будто издали. Лёгкий вечерний ветерок, принеся с собой запах жареной баранины, налетел на него как буря и чуть не свалил с ног.
«Если это из-за яда, то я погиб, — подумал Ермак. — И погибнут мои казаки, священники, охотники, толмачи и чиновники Строгановых. Сибирь будет для царя потеряна навсегда — кто ещё сумеет её завоевать?»
Он остановился.
— Оставь меня, Борис, — хрипло сказал он. — Уходи! Оставь своего атамана умирать...
— Один раз я уже спасла тебе жизнь, — сказала, не двигаясь, Марина. — Во второй раз я требую плату!
— Уходи! — пробормотал Ермак.
Со стороны реки приближался небольшой отряд казаков. Они скакали на захваченных у татар лошадях и чувствовали себя на их спинах так прекрасно, что громко пели и дико завывали — так они обычно нагоняли страх на врагов. Впереди скакал Мушков. Он с радостью сидел в седле находя, что это даже лучше, чем лежать в вечном блаженстве на небесном облаке, как обещают священники.
— Вон Мушков! — спокойно сказала Марина.
Люпин прятался за убитой лошадью, притворяясь мёртвым, которые лежали вокруг. В глубоких сумерках его никто не замечал.
Ермак собрал все силы, чтобы устоять. Он медленно повернулся и посмотрел на казаков. Мушкова можно было узнать сразу, по громкому голосу и крепкой фигуре.
— Я останусь Борисом... — громко сказала Марина, — а Мушков останется твоим другом и заместителем. Ничего не изменится, пока мы не покорим Сибирь, и не станем мужем и женой перед священником.
— Я не принимаю приказы от женщины! — злобно проговорил Ермак.
— Это просьба, Ермак Тимофеевич. Я умоляю тебя... И упала бы на колени, если бы не носила казачью форму! Подумай о Сибири... Ты выполняешь самое важное задание, которое только может получить человек!
Может быть, именно эти слова проникли Ермаку глубоко в душу? Он повернулся к Марине и протянул руку.
— Поддержи меня! — тихо попросил он.
— Я остаюсь Борисом?
— Да.
— А Мушков?
— Я попробую забыть.
Она подошла к Ермаку, положила его руку себе на плечо и потащила по степи. Она поверила Ермаку и не обратила внимания на его слова, что он «попробует забыть». Попробует... Это была открытая дверь, через которую можно выйти в любое время.
В быстро сгущающихся сумерках Мушков проскакал мимо и не заметил их. Он дышал полной грудью, позволяя лошади скакать вволю, и был настолько счастлив, что ничто вокруг его не интересовало.
Люпин издалека следил за дочерью и Ермаком. Когда они подошли к лагерю, казаки, яростно жестикулируя, окружили их, потом подняли Ермака на плечи и понесли, Люпин свернул в сторону и вернулся в лагерь с другой стороны. Он вбежал в роскошную юрту гарема и поднял Кулакова с шёлковой лежанки.
— Ермака, кажется, ранили! — крикнул Люпин и как талантливый актёр взъерошил волосы. — Его несут в лагерь, я только что видел! Вставай, батюшка, одевайся и дай ему благословение!
Священник, усталый и хрюкающий как боров, лежал на спине. Не очень изысканно выругавшись, он прогнал щебечущих монголок, поднялся с лежанки и стал одеваться. Он успел надеть фелонь, рясу священника в виде длинной и широкой накидки без рукавов, когда шесть казаков принесли атамана. Прекрасные монголки испуганно забились в угол юрты.
— Что я говорил! — в отчаянии крикнул Люпин. — Он ранен!
Мушков и Марина тоже протиснулись в юрту.
— Эту стрелу, — пояснил Мушков, — должно быть, выпустил умирающий татарин! Александр Григорьевич, вытащи её!
— Во имя Господа, — сразу же громогласно возвестил Кулаков, — твоя душа будет жариться в аду, если не помолишься...
Казаки положили Ермака на шёлковый ковёр и уставились на полуобнажённых, стройных монголок. «А поп-то, видать, мужик ого-го!», — подумали они.
Рука Ермака постоянно дрожала, так как стрела, вероятно, попала в нерв. Люпин наклонился над ним, осмотрел руку и осторожно покачал стрелу. Ермак стиснул зубы.
— Ты сможешь её вытащить, старик? — с трудом выговорил он.