— Наконечник зазубренный. Надо резать.
— А яд?
— Если бы наконечник был отравлен, ты бы сейчас здесь не лежал! Яд татар сначала парализует дыхание. Всё остальное происходит очень быстро.
Ермак успокоился. Он будет жить. Рана заживёт быстро, шрамы на теле — свидетельство тому. Поход через Сибирь продолжится — на Кашлык, столицу Кучума...
Он повернул голову и посмотрел на Марину. Она стояла рядом с Мушковым в грязной казачьей одежде, а он думал о её белой коже под простыми тряпками, о твёрдой груди с медальоном между ними и представил себе, как бы она выглядела, если снять с неё слишком широкие казачьи штаны, стянуть сапоги... и оставить обнажённой!
— Тебя дать снадобье? — спросил Мушков.
— Я вытерплю, — пробурчал Ермак.
— Нужно будет сделать глубокий надрез, Ермак Тимофеевич!
— И не такое переносил, — мрачно сказал Ермак, и его поняла только Марина. — Что против этого какой-то надрез?
Люпин работал умело. Маленьким острым ножом он вырезал наконечник стрелы и оставил рану кровоточить.
— Пусть выйдет вся грязь, — сказал он. — Тело само очистится...
Священник протянул Ермаку крест, чтобы укрепить силы, но тот отмахнулся и Кулаков, обидевшись, отошёл в сторону. Снаружи слышались голоса. Говорили о том, что Ермака ранил умирающий татарин. Сотня казаков прошла по полю сражения и добила всех раненых, включая татарина, которому Марина забинтовывала ногу.
Люпин сидел на ковре рядом с Ермаком и с ужасом думал о том, что стал причиной несчастья. «Это моя вина, — думал он. — Я пришёл к Ермаку на струг, чтобы найти Марину, а он обнаружил её в объятиях Мушкова. С этого всё началось. Я беспокоился о ней, а накликал беду. Что теперь будет?»
После того как из раны Ермака вытекло достаточно крови, Люпин наложил повязку и перетянул руку. Через полчаса он удалил повязку и забинтовал рану, как опытный лекарь.
— Ты настоящий мастер, Александр Григорьевич, — сказал Ермак ослабевшим от потери крови голосом. — Ты уже диакон, а когда-нибудь станешь епископом всей Сибири!
— Аллилуйя! — проворчал стоявший сзади священник. — А я стану основателем монастыря...
— Для монголок!
— «Возлюби ближнего своего»! Ермак Тимофеевич, я придерживаюсь этих слов...
— Принесите водки! — приказал Ермак и выпрямился.
Он подозвал Марину и, опираясь на неё, медленно встал. При этом дотронулся до её груди... При виде этого Мушкова бросило в жар.
Ермак посмотрел на него и усмехнулся... Это была самая жестокая усмешка, которую Мушков когда-либо видел у своего друга.
Нескольких дней жизнь шла так, как обычно бывает после большой победы. Казаки обустроили лагерь, патрули на захваченных лошадях спустились вниз по Тоболу, пока не встретили авангард большого войска Маметкуля. Он не наступал — ждал казаков в укреплённом лагере.
Торжественно похоронили своих убитых — пять казаков и толмача: потери, о которых не стоит и говорить. Казаки переносили струги и плоты за каменистые пороги к тому месту, где их можно было спустить обратно на воду.
Мушков нашёл такое место за порогами — широкий песчаный берег Тобола.
На следующий день Ермак встретился с пленённым князем Таусаном и его всадниками. Они вместе ели жареную баранину и пили жирный кумыс. Ермак даже позволил князю выбрать девушку из семнадцати монголок гарема и подарил ему большую кожаную юрту.
— Мы же люди, Таусан, — улыбаясь, сказал Ермак. — А жизнь без женщины — это наказание. Кроме того, ты мне не враг, почему же я должен относиться к тебе, как к врагу? Я сражаюсь против Кучума, против него одного! А он пользуется вами, чтобы вы продолжали вести свою безбожную жизнь! Он правит на вашей крови!
Это была старая тактика, уже успешно применённая к князю Епанче: присоединяйтесь к нам, друзья! Мы освободим вас! Но если не сделаете это добровольно, мы будем воевать! Неужели так трудно принять решение?
Ермак сделал ещё кое-что: приказал тридцати стрелкам построиться, зарядить ружья и привязать тридцать баранов к колышкам на таком расстоянии, чтобы не достала стрела.
— Вот сила, которую никто не сможет победить! — сказал Ермак изумлённому Таусану. — В наших руках сила грома!
Он скомандовал, стрелки выстрелили точно в цель, и тридцать баранов упали замертво в степную траву. Князь Таусан закрыл лицо руками.
«Мы потеряем нашу землю, — подумал он, и его сердце сжалось от горя. — Русские захватят Сибирь. Кто может их остановить? Мы станем рабами в наших городах и деревнях. Начинается новое время — с громом и горячим, смертоносным железом...»