Шварц вздрогнул, когда громко хлопнула дверь и на пороге его кабинета раздались крики.
– Женщина, да вы с ума сошли! Как вы смеете! Туда нельзя! Я вызову охрану! Назад! Хамка! – визжала секретарша, вытаскивая Трегубову вон из кабинета.
– Анатолий Францевич, я не уйду, пока вы меня не примете! – цепляясь за столы и стулья, сопротивлялась зарвавшаяся просительница.
Круто развернувшись, Трегубова неожиданно для самой себя влепила секретарше лихую пощечину. Та буквально застыла на месте. Широко раскрытые глаза выражали полное непонимание происходящего. Затем через неколько секунд она осознала, что ей нанесли пощечину, и снова завыла, как пожарная сирена.
Шварц услышал звонкий хлопок ладони и поежился, невольно представляя себя на месте секретарши. Но тут же взял себя в руки и дал знак секретарше умолкнуть. Та сразу же закрыла рот, как будто ее выключили из розетки… Воцарилась тишина.
– Евгения Павловна, зачем же так нервничать! – Разводя руками, он с фальшиво-добродушной улыбкой пошел навстречу Трегубовой. – Я бы вас обязательно принял… Завтра! Разве Ольга Алексеевна вам не сказала? Я только что отдал распоряжение записать вас на завтра первой на прием, вне очереди. Проходите, присаживайтесь… Я понимаю ваше состояние и всячески вам сочувствую, но зачем же устраивать скандал?
Одной рукой взяв Трегубову под локоток, губернатор свободной рукой отдал живописцу приказ немедленно убраться из кабинета.
Оставляя на паркете огромные мокрые следы, напуганный происходящим, придворный художник исчез за дверью. На его лице была безнадежность. Следом за художником выскользнула и блондинка.
– Анатолий Францевич, вы должны вмешаться! Произошла чудовищная ошибка, – волнуясь и задыхаясь от волнения, заговорила Трегубова.
Она говорила долго и сбивчиво. Губернатор сочувственно кивал головой, возмущался, удивлялся, негодовал, пытался дозвониться в прокуратуру и в ГУВД…
– Никого нет на месте! – стуча телефонной трубкой по карельской березе, беззастенчиво лгал он, глядя в глаза Евгении Трегубовой. – Народ, а? Вот это наш народ! Половина пятого, а на месте уже никого не застать. Вот как мы работаем. Ну я им покажу!
– Пожалуйста, Анатолий Францевич, разберитесь. Это просто заговор, иначе я не могу это назвать. – Просительница вытирала слезы.
Анатолий Францевич бил себя в грудь, обещая лично во всем разобраться, лично со всеми переговорить и вообще сделать все от него зависящее, чтобы полковник Трегубов как можно скорее оказался на свободе.
– Я лично знал вашего супруга, я знаю, какой это кристально честный человек! – уверял он. – Это досадное недоразумение. Кто-то где-то напутал, перестарался… Знаете, как бывает в такой работе? Кто-то что-то неправильно понял, перестраховался. Перестраховщики, а? Ну ничего, я им покажу!
– …Черт знает что!
Спустя полчаса, когда Трегубова, убаюканная обещаниями, покинула резиденцию губернатора, Шварц пил коньяк и вытирал вспотевшее лицо салфеткой.
– Эта стерва меня просто наизнанку вывернула. Хороша штучка! Под стать своему благоверному. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься… А ты учти! – Он ткнул пальцем в сторону секретарши, с виноватым видом стоящей на пороге. – Учти, еще раз такое повторится – выкину тебя пинком под зад. На хрена ты мне нужна? Не для того тебя держат… Чтоб ноги этой стервы больше у меня в кабинете не было! На пушечный выстрел не подпускать! Поняла?
Заплаканная секретарша прижала платочек к глазам.
– Клянусь, Анатолий Францевич, больше не повторится.
– То-то! – смягчился губернатор, опрокинул рюмочку и принялся массировать виски…
Вторая неделя промелькнула, как кошмарный сон.
Женя Трегубова сидела на кухне, остановившимся взглядом смотрела на разбитый телефон, перебинтованный коричневой лентой скотча.
«Позвони! – мысленно просила она. – Позвони! Скажи что-нибудь хорошее!»
Она сама не знала, кого именно заклинает позвонить – мужа, губернатора, главного военного прокурора? Она уже успела обить пороги всех высоких кабинетов. Всюду ее убеждали, что скоро во всем разберутся, уговаривали не нагнетать ситуацию, подбадривали, обнадеживали, обещали взять дело под личный контроль…
Лгали, лгали, лгали… Все лгали. Женя почувствовала, что она осталась одна-одинешенька в этом городе, если не считать, конечно, сына. Никто ей не поможет. Мужнины коллеги как сквозь землю провалились, с тех пор как Игоря арестовали, никто и не позвонил даже. Хотя в лучшие времена были очень даже любезны с ней, приходили в гости, приносили цветы и шампанское…
Ложь. Все одна большая ложь!
Телефонный звонок раздался так неожиданно, что Евгения вздрогнула. У нее оборвалось сердце, застучала кровь в висках.
– Да? – торопливо проговорила она, прижимая к уху разбитую трубку.
И сразу же, как только поняла, кто и зачем звонит, ее охватило досадное, до слез, разочарование.
И как это у людей хватает совести беспокоить по таким пустякам? Ведь все знают о ее горе…
Звонил сосед из третьего подъезда, просил выйти во двор и забрать молоток, который он пару месяцев назад одолжил у ее мужа…
– Пусть останется пока у вас, я в другой раз заберу, – ответила Евгения и бросила трубку, но через пару минут телефон зазвонил снова.
– Да вы пьяный, что ли? – крикнула она, услышав тот же голос. – Что это вам приспичило? Плевать мне на молоток, отстаньте, я уже сплю!
После четвертого звонка она с изумлением поняла, что настырный сосед просто так не отцепится. Он спокойно, раз за разом убеждал ее выйти во двор за молотком…
– Ладно, я сейчас оденусь и выйду, – наконец согласилась Женя. – Подождите возле подъезда.
Когда она вышла на крыльцо, то в свете фонаря увидела внизу темную мужскую фигуру.
– Это вы звонили? – крикнула она, плотнее запахивая полы шубы. – Давайте скорее, холодно.
Мужчина не вышел из тени, но обернулся и посмотрел в ее сторону:
– Евгения Павловна?
– Да.
Внезапное предчувствие заставило ее спуститься со ступенек и подойти поближе. Тапочки проваливались в рыхлый снег, но Евгения забыла обо всем на свете.
– Я Евгения Павловна, – тише повторила она, рассматривая незнакомца.
Молодой человек старательно скрывал свое лицо. Черная спортивная шапочка была надвинута на брови, нос и подбородок он прятал в высоко поднятом воротнике куртки.
– Я не мог с вами иначе связаться, ваш телефон прослушивается, – пробормотал молодой человек, протягивая Евгении молоток. – Берите и делайте вид, что мы с вами знакомы. Это ваш муж просил передать.
Незнакомец быстрым шагом пошел прочь и скрылся за дверью третьего подъезда.
Дрожа не от холода, а от волнения, Евгения вернулась в квартиру. Опустив жалюзи на кухонном окне, она села за стол, положила на стол молоток и попыталась разобраться, что к чему. Молоток, который передал ей незнакомый доброжелатель, казался самым обычным хозяйственным инструментом. Его деревянная ручка для большего удобства была обмотана слоем синей изоленты.
Повертев инструмент в руках, Трегубова не нашла никакой зацепки. Понятно, что это не просто молоток, что должно быть какое-то сообщение… Или знак. Только где? Почему молоток? Трудно подыскать что-либо более неподходящее для передачи…
Она думала и автоматически ковыряла ногтем верхний слой изоленты. Вот отлепился край. Евгения потянула за него и стала разматывать ленту метр за метром… Под последним слоем она заметила крошечную бумажную трубочку.
Записка!
Трясущимися от страха и волнения руками она разглаживала и разглаживала бумажку. Слезы застилали глаза. Долго она не могла разобрать, что там написано. На клочке бумаги размером с почтовую марку микроскопическими буковками было написано:
«Женя! Спрячь Лешку и дуй в Москву. Вытаскивай меня! Игорь».
Почерк мужа… Его бы Женя узнала из миллиона других. Это был крик о помощи.