— Смотри, такая рань, а селяне уже вкалывают в поле, — удивилась Лена.
— У них в аулах, как у нас в деревнях: ложатся затемно и встают с рассветом. Такова деревенская жизнь, — философски заметила Лариса.
Вставать в такую рань ей не хотелось, но нельзя обременять хозяев своим присутствием. Да и в путь пора, пока их здесь не нашли боевики из Урус Мартана.
— Никогда не спала в сене. Представляешь, что станет с нашими костюмами, если проведем ещё одну такую ночь! — сказала Лена, выползая из сена.
Она отряхивала свой джинсовый костюм, недавно купленный в Мюнхене и с сожалением констатировала, что его пора отдавать в химчистку. А ведь стоил он совсем недешево!
— Скорее бы добраться до химчистки, а то будем выглядеть бомжихами. У меня не выходит из головы, Лен, эпизод с появлением этого журналиста. Случайность или кто — то сдал?
Лариса вылезла из сена и тоже начала отряхивать свой костюм. У Лены костюм светло — голубого цвета, а у неё темно — бурячкового, поэтому все соломинки и осевшая на нём пыль были более заметны. Но светло — голубой цвет хорошо гармонирует с Ленкиным цветом волос, а ей больше подходит именно такой цвет. Даже Денисов заметил, как ей в нём хорошо. Хороший парень, этот Денисов, хоть и большой растяпа и строит из себя крутого. Но все мужики, как дети, и даже Вадька пытается выглядеть круче, чем есть на самом деле. Не понимает, дурашка, что ей нужен не крутой, а надежный!
А костюмчик жалко — не успела поносить, а уже надо сдавать в химчистку! И туфельки из мягкой кожи под цвет костюма с небольшой танкеточкой тоже имеют такой вид, что даже московские бомжихи постеснялись бы их носить. А сапожного крема такого же цвета нет, да и врял ли его здесь в Чечне достанешь.
— Ларик, мы стали похожи на бомжих. Не находишь? — произнесла Лена, яростно отряхивая костюм. — Ведь могла же хозяйка в дом пустить, так нет, в сарае заперла, идиотка!
— Да, хозяева попались нам что — то не больно приветливые. Где же их кавказское радушие? Но мне больше интересен другой вопрос: как могло так получиться, что в самый ответственный момент появился этот тип и сорвал нам операцию? Неужели те, кто обеспечивал поддержку, не знают о связях этого Черницкого?
— Безусловно знают. Насколько я понимаю, те, кто готовил операцию, не удосужились поставить контрразведке задачу блокировать перемещения этого типа. Вот на таких "мелочах" и сыпятся наши коллеги. И мы едва не стали жертвой недоработки своих же служб.
— Лен, а ты уверена, что Фатхи мертв? Ты надежно его завалила?
— Ларик, сто пудов. И бумаги у нас. Так что задание, можно считать выполнено. Нам бы только выбраться отсюда. И зря ты не замочила журналиста. Не подними он тревогу, у нас было бы время бесследно исчезнуть. А так еле унесли ноги и неизвестно, сколько ещё неприятностей впереди.
— Да я и сама себя ругаю за это. Ведь сколько нам твердят, что мы не сестры милосердия, а спецназ. Но нам хоть кол на голове чеши!
— А я понимаю тебя и ни в чем не виню. Конечно, прописные истины действий диверсионно — разведывательных групп любой страны диктуют: не оставлять следов и свидетелей. И "боевой устав разведки" — документ очень жесткий и в корне противоречащий уголовному кодексу. Но мы, ведь, не роботы! Может прав был Буланов, когда говорил, что нам надо не в диверсанты, а в кухарки? С Фатхи понятно: полез в террористы, получи по заслугам. А с этим безоружным говнюком, конечно, психологически сложнее. Но его надо обязательно судить. Ведь есть же уголовное законодательство!
— Законодательство — то есть, но от этого не легче. Кто его исполнять будет, если спецслужбы разгромлены. Уничтожь иммунную систему любого живого организма и он тут же прекратит своё существование. Вот и с Советским Союзом покончили, начав громить КГБ и другие спецслужбы. Я небольшой знаток истории, но мне кажется, что в истории человечества не было ещё такого случая, чтобы правительство разгромило собственную страну.
— Россия — страна чудес! Но давай, Ларик, вернемся на землю. Не стоит злоупотреблять гостеприимством хозяев, если, конечно, поселение в этом хлеву называть гостеприимством. Надо отсюда выбираться и делать ноги на север, в Моздок.
Лена приникла к дыре в стене и окликнула мужчину, возившегося недалеко от их сарая.
— Эй, товарищ, не могли бы вы нас открыть? Мы уже проснулись.
— Как же я могу вас открыть? — тихо сказал он, подойдя ближе. — Вы что, не поняли, что произошло?
— А что произошло?
— Вы попали в рабство, как и я в своё время.
Лена, улыбнувшись, посмотрела на Ларису, и та подошла ближе к щели, рассматривая мужчину. Плоская шутка совершенно не воспринимается, когда хочется в туалет.
— Позовите, пожалуйста, хозяйку, которая нас вчера впустила, — попросила Лариса. — Нужно, чтобы она нас срочно выпустила. Мы в туалет хотим.
— Туалет у вас там, в сарае. Вы понять, что ли, не можете? Вы рабыни и будете жить там, пока не приедет хозяин. Он приедет и переведет вас в другое место. Или там в сарае и будете жить. Нас, рабов, здесь трое. Мы живём в яме. Так что у вас ещё отличные условия.
— Идиот! — выругалась Лариса.
Мужчина был явно ненормальный. Надо постучать в дверь и просто позвать хозяйку! Лариса так и сделала, и приникла к щели. Во дворе какой — то малыш лет шести — семи бил палкой мужчину в таких же лохмотьях, как и тот, который копошился сзади сарая. Мужчина старался прикрыть от ударов голову, а мальчишка норовил его ударить по голове.
Когда Лариса постучала, к двери с лаем бросились свирепые псы и мальчишка, перестав бить мужчину, подошёл к сараю. Он попытался просунуть конец палки в щель, чтобы ударить Ларису, и она вдруг осознала, что мужчина за сараем не обманывал. Она и раньше слышала слухи о рабах в Чечне, но всерьёз их не воспринимала. Офицеры спецназа, побывавшие в Чечне, рассказывали, что при зачистке селений от бандформирований обнаруживали множество так называемых "зинданов" — домашних тюремных камер в подвале с металлическими решетками. В них держали узников, за которых требовали выкуп или которых собрались продавать. Но в российских газетах об этом не писали. Зачистками возмущались, но о рабах ни слова, поэтому и не очень верилось в то, что в Чечне процветает рабство и торговля людьми.
Мальчик прыгал, строил ей рожицы, что — то кричал на чеченском языке, а потом снова взял палку и попытался просунуть её в щель. Лариса отошла от двери к задней стене, у которой стояла Лена и слушала рассказ раба. Звали его Володя, и находился он в рабстве уже двенадцать лет. Будучи плотником из Харькова, он с несколькими друзьями, поддавшись уговорам заезжих чеченцев, отправился на заработки в Чечню, где у них отобрали паспорта. С тех пор он сменил четыре хозяина — его передавали друг другу чеченцы — родственники, как какое — нибудь орудие труда.
— За все эти годы я не разу не ел досыта. А бывает, что вообще по нескольку дней никакой еды не дают, — рассказывал Володя. — Относятся к нам, как к собаке, притом все — и старики, и молодые, и мужчины, и женщины.
Он шамкал, потому что у него во рту не было ни одного зуба и девушки подумали, что их выбили при многочисленных побоях.
— Но самое страшное — это маленький гадёныш. Ахмедом зовут. Бывает берет палку и старается выколоть глаз, а мать стоит рядом и смеётся. Недавно одного из наших, Семеном звали, убили за то, что не выдержал издевательств пацана и напал с ножом на его отца, который здесь же стоял и науськивал сына. Семена захватили в плен ещё зимой в Грозном. Служил офицером в танковых частях. Так они его уложили на землю, нам, рабам, приказали держать его за руки и за ноги, а чеченцы взяли двуручную пилу и распилили его. Он лежал на животе, и страшно кричал, когда пилили позвоночник. А на следующий день привезли какого — то старика и ножом отрезали голову.
Девушки не знали — верить в эти страшилки или нет, но ужас проникал в сознание и леденил душу. Услышанное их шокировало. СМИ наполняли истерические вопли правозащитников и гуманистов, они требовали "Прекратить преступную войну против собственных граждан!", обличали "рецидив имперского сознания" и восхваляли "героических горцев, сражающихся против империи — угнетательницы!".