Наряду с политическими альянсами не исключена и давняя этнокультурная связь части башкир с тюркским населением Западной Сибири. В шеджере западного ответвления табынцев, получившего родовое название «иректс», говорится о «благородном предке», который некогда «обитал на берегах Тобола и Иртыша» и затем переселился на Южный Урал[110]. В другом табынском шеджере рассказывается, что переселение из Сибири было вызвано стремлением хана Чимга-Туры (Тюмени) полностью подчинить себе это племя. Одна часть его покорилась ханской воле, другая решила уйти на запад, где обрела пристанище на землях башкир-минцев[111]. В исследованиях последнего времени выявлена заметная роль табынских родоначальников (Майкы-бия и его потомков) в истории Сибирского юрта в золотоордынскую эпоху[112]. Таким образом, восточные табынцы, во-первых, были исторически связаны с Сибирским юртом как со своей прародиной; во-вторых, воспринимали тамошних ханов в качестве своих исконных и законных сюзеренов, обладающих правом на сбор ясака и мобилизацию ополчения.
Кроме того, память о связях с Кучумом сохранила другая племенная группа северо-восточных башкир — айле. Еще в XX в. айлинцы утверждали, будто «наш хан — Кучум» (вариант: «наш человек — Кучум»), делая логическое ударение на слове «наш»[113].
Монархические полномочия Кучума в изгнании проявлялись в попытках привлечь военные силы татар, поднять их на борьбу с «неверными», а также в стремлении наладить налогообложение в подвластных местностях. Выше мы писали о волостях, население которых платило половину ясака русским властям, половину — Кучуму. Очевидно, с явлением так называемого двоеданничества русские впервые познакомились в Сибири именно при налаживании отношений с Кучумовыми ясачниками. Таким образом, возникновение данной практики налогообложения сибирских «иноземцев» следует отнести к 1590-м годам. Это важно отметить, поскольку в литературе существует распространенное мнение, будто она оформилась в следующем столетии[114]. Как и во многих других отношениях, Западная Сибирь в данном случае послужила своеобразным полигоном для отработки правительством и воеводами методов управления новоприсоединенными владениями на востоке.
Правители татарских волос гей отправляли в ханскую степную ставку своих посланцев с положенными выплатами («х Кучюму с ясаком»)[115]. Однако конкретное указание на состав ясачных выплат единично: татары Вузюковой деревни в окрестностях Тары ловили для хана в близлежащем одноименном озере рыбу, которую ежедневно забирали у них его посланцы[116]. Для таких податей в его пользу московские приказные служители использовали также термин выход[117], идущий от эпохи Золотой Орды. При этом резонно считалось, что плательщики выхода голдуют хану[118], т. е. находятся в определенной (вассальной или даннической) зависимости от него. Ясак~выход состоял скорее всего из натуральных выплат продуктами земледелия, скотоводства и промыслов. За столетия ордынской и сибирско-татарской государственности налоговая система полностью оформилась. В литературе высказывалось верное, на мой взгляд, положение о преемственности административно-фискальных порядков Сибирского юрта и Московского государства в этом регионе[119].
В первую весну после утраты Искера Кучум направил за ясаком в Тарханский городок «дворецкого своего Кутугая», который угодил в руки Ермаковых казаков. «Командировка» Кутугая имела целью «с подданных своих збирати и соболи и лисицы и прочих зверей и рыб»[120]. Если рыба предназначалась непосредственно для пропитания, то ценную пушнину наверняка предполагалось обменять на товары у торговцев.
114
Целенаправленное регулирование отношений с двоеданцами пришлось продумывать и налаживать, когда воеводы приблизились к зоне влияния Джунгарии. И.Я. Златкин приписал инициативу и формулировку принципа двоеданничества джунгарскому правителю Батур-хунтайджи. Тот на переговорах с тобольским сыном боярским М. Ремезовым 1 сентября 1640 г. предложил: «Будет… государь поволит с киргиз (енисейских. —
116
Там же. Л. 9об., 10;
119
См.:
120
Сибирские летописи. С. 321. Через несколько дней после водворения казаков в Исксре к их предводителю явились остяки, которые принесли «многия дары: соболи добрые, лисицы бурые, куницы черныя, бобры пореш(н)ы черныя и запасы всякие» (ПСРЛ. Т. 36. С. 122). Если сравнить с ассортиментом ясака, взимавшегося Кучумом с Тарханского городка, то перечисленные остяцкие подношения Ермаку оказываются не подарками, а точно таким же ясаком, по теперь вручаемым новому правителю Искера. В других редакциях Есиповской летописи говорится, что весной 1583 г. татары и остяки доставили Ермаку со товарищи обильные хлебные, овощные и рыбные припасы, мясо и дичь (ПСРЛ. Т. 36. С. 60, 94, 113, 184). В данном случае тоже едва ли имела место благотворительность со стороны аборигенов— в Искер привезли ясак. Правда, наличие в перечне овощей мне кажется странным. При этом одна из редакций летописи — Лихачевская — содержит знаменательное уточнение: все это было привезено сибирцами на продажу (ПСРЛ. Т. 36. С. 124). Если это действительно так, то весеннее изобилие было ассортиментом искерского базара, а не данью Ермаку. Е.К. Ромодановская, задаваясь вопросом, отчего татары и остяки привезли провизию весной, а не в голодную для казаков зиму, полагает, что путь к Искеру визитерам преграждал «Карача» со своими войсками (