Ну и так далее. То есть Маркел, пока всё не назвал, не замолчал. Воевода подумал, ответил:
– Нет, вряд ли. Ничего такого при нашем Мансурове не было. Одни обноски и шуба собачья. И так же все его стрельцы такие же. Пришли, глаза на них бы не смотрели! Сейчас хоть немного отъелись.
– А что Мансуров? – спросил Маркел. – Мне сказали, что он помирает.
– А! – махнул рукой воевода. – Его как принесли, он помирал, и так и теперь помирает.
– Что с ним такое?
– Говорят, он сибирского беса убил. А бес не убился! А взял и вселился в него! И теперь его бес корчит.
– А можно с него снять расспрос?
– С беса, что ли?
Маркел не ответил. Воевода кликнул Митрия. Вошёл воеводский дворский. Воевода велел ему проводить Маркела, как он сказал, к этому бесу. Митрий кивнул Маркелу, и они пошли.
ГЛАВА 8
Идти было недалеко – они прошли до рундука, свернули и спустились по лестнице, после опять поднялись и остановились в сенях, в которых крепко пахло луком. О, подумал Маркел, когда увидел связки лука на стене, вот даже как! Митрий подвёл его к двери, перекрестил и велел входить.
Маркел вошёл. Горница была как горница, только и в ней был луков дух, даже, правильней, была уже совсем вонища. Маркел осмотрелся. Мансуров, одетый по-домашнему, лежал, укрытый периной, на лавке. В горнице было довольно светло, поэтому Маркел сразу отметил, что вид у Мансурова очень неважный – лицо худое, борода торчит клочьями, глаза нехорошо блестят. Но всё равно было понятно, что он молодой ещё, может, только чуть старше Маркела. И злобный! Он так злобно и спросил:
– Ты кто такой?
Маркел, слегка поклонившись, ответил:
– Маркел Петров сын Косой, стряпчий Разбойного приказа. По делу.
Мансуров сипло засвистел. То есть хотел что-то сказать, да не смог – и получился только свист – от злости. Тогда он, ещё сильнее разозлившись, махнул рукой и сплюнул. Губы сразу стали красными от крови. Мансуров взял белый платочек, уже весь окровавленный, и промакнул им губы. Не жилец, подумалось Маркелу, чуть позже приди – и не застал бы.
А Мансуров опять засвистел и показал на прикроватный столик. На столике стоял кувшин. Маркел подал кувшин, Мансуров хлебнул из него, вернул Маркелу и сказал уже почти обычным голосом:
– Чёрт бы их побрал, скотов!
– Кого? – переспросил Маркел.
Мансуров только отмахнулся. После, ещё немного полежав, спросил:
– Зачем пожаловал?
Маркел показал овчинку. Мансуров на это только хмыкнул. Тогда Маркел достал целовальный крест, поднял его повыше и сказал:
– Я же говорил: по делу. Теперь назовись!
Мансуров весь скривился и опять закашлялся, и засвистел. Маркел, не опуская креста, сел рядом с Мансуровым на его лавку, потом другой рукой подал ему опять напиться и напомнил строгим голосом:
– Назовись, я говорю!
– Иван Алексеев сын Мансуров, сотенный начальный голова по выбору, – нехотя ответил тот опять с присвистом.
Маркел сунул Мансурову крест, Мансуров крест поцеловал и, повторяя за Маркелом, то и дело задыхаясь, побожился, что будет говорить только правду и отвечать как на духу. Но как только Маркел убрал крест, Мансуров тут же, глотая слова, уже неразборчиво прибавил:
– Но это что касаемо разбойных дел. А если разрядных… то я про это буду отвечать только царю… Только он меня послал и только ему… отвечу.
– Это конечно, – бодро подхватил Маркел. – Да и я только про разбойное и буду спрашивать. У нас же тут какое дело: из царской казны пропали три вещицы, ценных, мне велено их отыскать. И вот я ищу.
– Что за вещицы? – сразу же спросил, свистя, Мансуров.
– Шуба, сабля и пансырь, – ответил Маркел.
Мансуров засверкал глазами и сказал злорадно:
– У меня шуба своя. Вон, на сундуке лежит. И сабля у меня своя, ещё отцовская. И также пансырь.
– На тебя никто не говорит, – сказал Маркел. – Я только хотел дознаться, не знаешь ли про них чего, не видел ли. Вещицы все дорогие, приметные. Одно слово: царские! Один раз увидишь, всю жизнь не забудешь.
Сказав это, Маркел замолчал. Ждал, что Мансуров сам что-нибудь спросит. Но тот ничего не спрашивал, а просто смотрел на Маркела. Тогда Маркел спросил такое:
– А что за человек был Ермак Тимофеевич, казацкий атаман? Что ты про него можешь сказать?
Мансуров усмехнулся и ответил:
– А что я скажу? Я его не видел ни живого, ни мёртвого. И при чём здесь Ермак? Что, это он, что ли, чужую шубу украл? И чужой панцирь? И…
Тут Мансуров засмеялся и закашлялся, и засвистел, изо рта опять пошла кровь, он начал её утирать и ещё сильней закашлялся. Маркел подал ему кувшин, но Мансуров только отмахнулся. Лёг на подушку, утёр губы и сказал: