Рослая, в годах, рябая баба налетела на дежурившего у машин водителя клушкой:
— Где шофера? Почему дрыхнут?
— Не шуми. Мы же с рейса…
— Я те дам, с рейса! А мы? Кроме вашей ледянки, делать нам нечего?.. Где они дрыхнут, гады?
Бабы поддержали рябую, надвинулись.
— Где? Показывай! Ишь, хари отъели, лодыри!
Дежурный залез в кабину, открыл окно.
— Ну чего разорались? Вон они подымаются!
На берегу показались из тайги первые неторопливые, пошатывающиеся фигуры, обвешанные тулупами, котелками, брезентами.
— Видали их! — ткнула в их сторону лопатой рябая. — Курортники! Выдрыхнулись, аж на ногах не стоят!..
Подошли еще машины. Бабы, приехавшие на них, вникнув в суть дела, подхватили:
— Это что ж делается-то, бабоньки!
— Совести у людей нету! Девять часов, они, гляньте, еще просыпаются!
— Идите, идите сюда, голубчики!
— Ого-го-го-го! Бабы-ы! — весело загоготал один из водителей, волоча по снегу полы тулупа. — Дорогу начинать пора, чего встали!
Бабы зашумели пуще, повысыпали на бруствер. Рябая вцепилась в тулуп не ожидавшего такой встречи Николаева, развернула его к себе.
— Дрыхнуть сюда приехали?!
— Чего ты? Мы свое дело делаем, — попятился, забасил Николаев.
И сразу со всех сторон:
— Гляньте-ка, еще огрызается!
— Привыкли, боровье, на нас ездить! Мы коров дой, землю паши, ребят корми, а вы что?..
— Заелись в тылах, паразиты!
Николаева задергали, завертели во все стороны, повалили. Водители помоложе, отмахиваясь от баб, хохотали над Николаевым:
— Валяй его, бабоньки, шибче!
Богатырь натужился, поднял на себе баб, крутнул корпусом. Бабы посыпались в снег, завизжали. Николаев поймал рябую, вскинул над головой.
— Ты пуще орала? Расшибу!..
— Мамонька родная! Пусти, ирод, дите раздавишь!
— То-то!.. — ухмыльнулся в усы Николаев и, осторожно опустив женщину и тяжело отдуваясь, отер от снега лицо, глянул, как парни в снегу барахтаются с девчатами, рявкнул:
— Буде! Пошутковали — и хватит! Рублев идет!
Подошли остальные водители. Рублев поглядел на возню, крикнул:
— Ну чего, наигрались, бабоньки? Братцы, бери пехла, помогай бабам!
Через минуту-две все, уже молча, с ожесточением принялись за расчистку пути. Где-то далеко, со стороны Киренска, тоже чистят дорогу люди — до встречи.
К вечеру мороз спал, но зато подул легкий ветер. Небо на северо-западе заволокло хмарью. Пора, давно было пора отдохнуть, но люди продолжали работать настойчиво, дотемна торопясь соединить дорогу с идущими навстречу сельчанами.
— Метелью запахло, бабоньки, езжайте. Мы уж одни доделаем, — не раз обращались водители к женщинам, опасливо поглядывая на тучу.
И машины уже пришли из Жигалово, ждут, когда народ отшабашит, но бабы не уходили. И не ушли, пока на свороте реки не показались из ближайшего села люди, пока не сошлись, не смешались с сельчанами. Рябая подошла к пыхтевшему, как паровоз, Николаеву, сунула ему свой узелок в руки.
— Ha-кося, пригодится. А мы уж вечерять дома будем.
Николаев замахал руками:
— Что ты, бабонька! Не время сейчас продуктом разбрасываться. У самой, поди…
— Да бери ты, медведь этакой! Не хлебушек даю, картошек немного, капуста квашеная. У меня ее в подполье на всю войну хватит. Бери, говорят! — И сама запихала узелок Николаеву в полушубок.
Водители распрощались с бригадами, и колонна тронулась в путь. Бабы, стоя на брустверах, кричали:
— Счастливо вам!
— Не поминайте лихом!
Смеркалось. Поднялась, заплясала на расчищенном льду поземка. Проплыли и скрылись позади последние избенки приткнувшегося к самой реке селенья, и опять потянулись глухие, необжитые берега Лены.
Николаев включил свет, задумался. Какова она теперь, эта новая частичка дороги? Успели ли ее пробить дальше?
От неустанной дневной работы наливались свинцом тугие мускулы, ныла спина. Так бы и забрался в тулуп, уткнулся головой в угол — и спать, спать. Но нельзя. Бежит навстречу дорога, заметает, заносит ее проклятая поземка. Такой труд вложен! Вон ведь как работали бабы!.. Николаев нащупал узелок, улыбнулся. Вспомнил, как завизжала рябая в его руках, а потом гостинцы ему сунула на дорожку. Люди — они завсегда люди. И немец, поди, кабы Гитлер не гнал, войной не пошел бы. Много ли рабочему человеку надо?.. И опять вглядывается в ночную мглу, трет рукой стекла. В неистовой дикой пляске вырвалась на дорогу метель. В белом месиве растворились сугробы обочин. Все смешалось, спуталось, переплелось в один ревущий клубок. И уже не бежит — тащится на ощупь машина, тычется вправо, влево, буксует и снова ползет вперед, в ночь, в месиво.