— Вот. А я ему: шофер, говорю. Качугский. Николаев — моя фамилия. А почему к вам, говорю, что жалко мне мою ласточку в ремонт отдавать. Сами можете взглянуть: ни вмятинки на ней, ни царапинки. И моторчик и прочее все работает — зачем же ее в ремонт? Да и что мне с того ремонта, если я сорок восемь тысяч на ней набегал и еще двадцать, а то и больше набегаю. Разбросают ее в мастерских по косточкам, керосинцем побрызгают да и соберут: ноги от Петра, голову от Ивана. Без вас, говорю, товарищ начальник, нам этой задачи не решить, потому как график начальником управления утвержден.
— Хитер ты! — вставил Рублев. — С подходом. И Гордеева не обидел.
— А разве не так?
— Так, так, — усмехнулся Рублев и, видя, как Нюська без конца тормошит то братьев, то сестренку, поднял младшенькую из-за стола, опустил на пол: — Иди, доча, спать. Все равно она тебе покою не даст.
Девочка убежала в горницу, и Рублев, проводив ее добрым взглядом, повернулся к приятелю.
— Ну?
— Вот я и говорю: прошу мне разрешить в ремонт мою машину не ставить. А Гордеев, главный инженер, тут же стоит, петухом на меня смотрит. А то очки с носу долой и трет, трет их…
— Пенсне, — поправила Нюська. — Он пенсне носит.
— Не твое дело! — отрезал отец.
Нюська встала.
— Спасибочка вам, бабаня. Пойду прогуляюсь я.
— С кем? — вырвалось у матери.
— И почему это, маманя, обязательно с кем? Со всеми… На Лену сходим, на круговушке покрутимся. Да я часик, а то и меньше… До свиданья, дядя Егор! Счастливо вам! — и не успела мать собраться с мыслями, возразить, — чмокнула ее в щеку, тиснула на ходу старушку и, подхватив со стены борчатку, исчезла в сенях.
— Бойка! И красавица тоже, — добродушно улыбнулся гость. — Хохотунья!
— То-то что бойка да смазлива. Как бы не нахохотала чего, — свел густые брови Рублев.
Николаев опрокинул в рот налитую хозяйкой стопку, заел.
— Ну вот, Поздняков все это, значит, выслушал и к инженеру: «Как, Игорь Владимирович, разрешим товарищу Николаеву еще двадцать тысяч наездить?» А тот, вижу, сам не в себе: очки трет и зло так: «Одному, говорит, разреши — все запросят. Не могу допустить, говорит, чтобы технику до хламья довести»…
— А Поздняков?
— А тот право руля — и подался. Вот, думаю, штука! Ну хоть бы словцо обронил…
— Ловко он с тобой! — удивился Рублев.
— Ай-ай, как же это? — осторожно возмутилась жена. — С рабочим человеком и говорить не схотел?
— Верно, — подтвердил Николаев. — Ух, и зло меня тут взяло! Взял бы, кажись, вот так…
Огромные желваки вздулись на лице гостя, в железных руках выгнулась дугой вилка.
— Вот да-а! — в один голос вскричали мальчики.
Улыбнулся и Рублев.
— Не обидел тебя бог силенкой, Егор. А вот начальнички с тобой, как ты с вилкой…
— А ты постой, — перебил его богатырь и без особого усилия разогнул вилку. — Сдал я, значит, инструмент, брезент, резину начал менять, глядь: опять Поздняков топает. Один уж. И прямехонько ко мне. «Вот что, говорит, товарищ Николаев: дайте-ка мне самому поглядеть вашу машину». Пожалуйте, говорю. А он обошел, под капот глянул — и в кабину. Вижу: наш брат, в технике смыслит. Проехал по двору, вылез и мне: «А что, товарищ Николаев, до ста тысяч доездите на своем ЗИСе?»
— Вот как обернул! — изумился Рублев.
Николаев довольно потрогал ус, улыбнулся.
— Меня от его слов в жар даже бросило. Вот, думаю, штука! Это же еще полста тысяч! Сразу и ответить чего не нашел. Эх, думаю, коли так: «Набегаю, говорю, товарищ начальник!»
— А он?
— А он мне руку жмет. «Я, говорит, другого ответа и не ждал. Счастливый путь, товарищ Николаев! Только слово свое держите крепко! Я, говорит, и другим всем водителям буду разрешать. Будут и у нас в Иркутске свои стотысячники!»
— Круто берет, — после некоторого молчания заключил Рублев.
— Силен. Давно бы такого нам, — по-своему поняв Рублева, подтвердил Николаев.
На обветренном, будто вырубленном из камня лице хозяина дома застыла усмешка.
— Дите ты малое, Егор.
— Ты о чем?
— А ты мозгой шевельни. А ну как Поздняков и впрямь всем шоферам волю даст: езди, покуда машина ползает! Что будет?
— Так ведь…
— Хламье будет, а не парк. Вот что будет! — с сердцем перебил Рублев. — Человек дров наломать собрался — валяй, крой без графиков, я приказал! Пользуй! — а ты радешенек. Будь я властен — я бы тебе разрешил ездить, Егор. И сто тысяч, и двести езди. И себе разрешил бы. И еще кой-кому. Да ведь таких, как мы, мало. Ну-ка вся шантрапа начнет без графиков ездить — что в мастерские-то сдавать будем? Ты понял?