Несмотря на то, что наступление вермахта голландцы ждали, немцы смогли удивить противника. Без артподготовки, ночью специально подготовленные для форсирования рек части одним рывком преодолели водную преграду и, откинув от берега голландские части, заняли плацдарм. На этот плацдарм сразу же начли перебрасывать танки с тем, чтобы уже утром ударить в тыл построениям врага. Дополнительно были нанесены еще несколько вспомогательных ударов, призванных дезориентировать командование голландской армии.
Перебравшись на северный берег Лека по свеженаведенному понтонному мосту 33-ий танковый полк утром 22 июня двинулся на восток, заходя в тыл частям обороняющим город Ньювегейн. Не встречая сопротивления, удалось продвинуться на три километра и выйти на окраину Эйселстейна, где подверглась удару вражеской штурмовой авиации. В 1940 году танковые полки не имели штатной зенитной артиллерии, поэтому единственным способом спастись было рассредоточение на местности.
С ужасом обер-лейтенант Мейер приказал своим танкам съехать с дороги и прятаться под редкими деревьями. Этот первый в его жизни налет штурмовой авиации противника Курт Мейер запомнил на всю жизнь. Особенно ему запомнилось чувство собственного бессилия перед вражескими стальными птицами, сеющими смерть и разрушения.
Внезапно, и так бешено подпрыгивающий на кочках танк резко подбросило и обер-лейтенант, приложившись о крышку люка, потерял сознание.
Белый потолок, запах лекарств, негромкие голоса. Больница. В себя Курт пришел уже на больничной койке. С трудом разлепив глаза, он повернул голову направо, потом налево. Голова отозвалась тупой, всеобъемлющей болью. С трудом сфокусировав зрение, он смог осмотреться. Справа и слева стояли койки с ранеными. Где-то дальше сквозь не плотно зашторенное окно в палату проникал свет. Во рту было сухо и мерзко, очень хотелось пить. Курт попытался что-то сказать, попросить воды, но пересохшее горло выдало лишь глухой хрип.
Тем не менее, кто-то из соседей по палате заметил его шевеление и позвал медсестру. Пришедшая медсестра первым делом напоила Курта: непривыкший пить лежа, он изрядно облился. Медсестра что-то осмотрела, заглянула в зрачки и удалилась. Спустя некоторое время пришел врач. Невысокий, худощавый с седой бородкой и в круглых очках, он будто бы сошел с картинки в детской книге.
– Меня зовут Альберт Крейн, я ваш врач, – сказал доктор, заглядывая одновременно в принесенную с собой папку. – Ну что, господин обер-лейтенант, как самочувствие?
– Паршиво, – едва слышно прошептал Курт.
– Так и должно быть. Контузия, сотрясение мозга и рассечение над правым глазом. Знатно вы, я вам скажу, головой то приложились. Но ничего фатального. Поваляетесь у нас недельки две. Потом еще в отпуск по ранению съездите. Неделек через семь-восемь сможете снова лезть в свою жестянку. Разве что шрам, скорее всего, останется на лбу. Но, как говорится, шрамы только украшают мужчину.
– Что произошло? – С трудом шевеля губами произнес раненный. Слабость накатывала все сильнее.
– Вот уж не знаю, – нахмурил брови врач. – Знаете сколько вас у меня. А вам, господин танкист, сейчас лучше бы помолчать. Напрягаться вам нельзя. Главное сейчас лечение отдых. Спать, есть. Посмотрим на ваше состояние, может быть через несколько дней…
Не дослушав окончание предложения, Курт провалился обратно в забытье.
– Рассказывай. Что было после того, как меня отключило? – Курт вместе с навестившим его Вильгельмом сидел под деревом в больничном саду. Он бодро шел на поправку, поэтому доктор Крейн разрешил ему короткие прогулки на свежем воздухе.
– После того как англичане отбомбились и улетели, мы опять построились в колонну и попытались двинуться дальше.
– Много от налета потерь было?
– Не очень. То ли мы удачно рассыпались, то ли они криво кидали, но потеряли мы всего одиннадцать машин. Из них только четыре безвозвратно. Понятно, после прямого попадания авиационной бомбы ремонтировать уже нечего. Только на переплавку.
– Из роты еще кого-то подбили? – сделав глубокую затяжку, спросил Курт.
– Во время этого налета – один танк из третьего взвода.
– А вообще?
– А вообще, за эти четыре дня боев в роте осталось девять исправных машин. Ты представляешь? Девять. Три, правда, обещали вернуть, но когда. У моей «единички» опять подвеска навернулась.