Увидев, что знамя их короля повержено, германцы и гибеллины, грабившие лагерь Карла Анжуйского, бежали. Но отряд инфанта Энрике и Гальвано разбит не был. Похоже, Энрике, поднявшийся, преследуя беглецов, из долины на дорогу в Апулию, оглянулся и понял, что произошло. Он развернул своих бойцов и повел их обратно в долину. Его люди все еще превосходили численностью отряд Карла, но и они, и их лошади устали после долгой битвы, а на летнем солнцепеке германцы в своих пластинчатых доспехах страдали больше, чем французы в кольчугах. К тому же им пришлось преодолеть довольно большое расстояние, прежде чем они приблизились к врагу. У Карла хватило времени, чтобы позволить своим людям снять шлемы и немного отдохнуть, прежде чем вести их отражать атаку. И все же шеренги гибеллинов выглядели так грозно, что Эрар де Сен-Валери советовал организовать ложное отступление. С разрешения Карла он отвел отряд французской конницы назад, словно отступая в панике. Невзирая на предостережения Энрике, гибеллины поддались на уловку и сломали строй. Одни последовали за Эраром, а другие атаковали короля. На первый взгляд армия Карла Анжуйского казалась разбитой, но когда Эрар повернул назад и начался рукопашный бой, гибеллины дрогнули. Инфант пытался отвести их и собрать вновь для еще одной атаки. Но лошади были измучены, а люди устали настолько, что не могли занести руку для удара. Вскоре все, чьи лошади еще могли их держать, бежали с поля боя, бросив своих товарищей на растерзание. После неудачного начала Карл все же одержал бесспорную и окончательную победу.
В ту ночь Карл сел писать письмо Папе. В манере, неуместность которой вопиет сквозь века, он начал письмо словами Исава, взятыми из Писания: «Встань, отец мой, — писал он, — и поешь дичи сына твоего, чтобы благословила меня душа твоя». Потом он описал битву, умолчав о ее начале и преуменьшив свои тяжелые потери. Он торжественно закончил словами: «Мы убили такое множество врагов, что их поражение при Беневенте — ничто, в сравнении с этим. Мы пишем это письмо сразу по окончании битвы и пока не можем сказать, убиты ли Конрадин и сенатор Энрике, или они бежали. Но можно сказать с уверенностью, что лошадь сенатора была захвачена, когда он, пеший, обратился в бегство».138
На самом деле большинство главных врагов Карла уцелели в битве. Конрад Антиохийский был его пленником. Инфант Энрике, римский сенатор, нашел убежище в монастыре Св. Сальвадора на дороге в Риети. Там его опознали и схватили. Сам Конрадин направился в Рим, куда и прибыл с Фридрихом Баденским и примерно пятьюдесятью рыцарями 28 августа. Сенатор Энрике оставил в Риме своим заместителем предводителя гибеллинов в Урбино, Гвидо да Монтефельтро. Но Гвидо, чья последующая карьера доблестного кондотьера строилась на предусмотрительной неприязни к поверженным друзьям, уже прознал о битве. Он отказался принять Конрадина и захлопнул ворота Капитолия перед его носом. Мальчика предупредили, что ему лучше покинуть город, куда Гвидо уже впускал гвельфов. Конрадин и его спутники поехали назад по Виа Валерия, надеясь каким-нибудь образом бежать через горы и присоединиться к мятежникам в Апулии. В Сарачи-неско жена Конрада Антиохийского вновь дала им приют, и там они встретились с ее отцом, Гальвано Ланца, который также нашел там убежище. В Сарачи-неско беглецы изменили свои планы: на востоке было слишком много агентов Карла, охранявших дорогу, поэтому они вместе с Гальвано отправились на юг через Кампанию в маленький морской порт Астуру, расположенный на болотистом берегу, где рассчитывали найти судно, которое довезет их в Геную. Местный сеньор, Джованни Франджипани, узнал о прибытии таинственных чужестранцев. Он приказал их арестовать и обнаружил, что у него в руках Конрадин, Фридрих Баденский, Гальвано Ланца и несколько аристократов из римских гибеллинов. Джованни заточил их в соседнем замке. Через несколько дней адмирал Карла, Роберт Лавенский, прибыл с Джордано, кардиналом Тер-рачины, чтобы именем короля и Папы потребовать передачи пленников ему. Сперва пленников отвезли в Палестрину. Там Гальвано Ланца был казнен как изменник вместе с одним из своих сыновей и несколькими итальянскими гибеллинами. Конрадина и Фридриха Баденского перевели в Неаполь, на остров Кастелло-дель-Уово.139
Карл был беспощаден. Милосердие, которое он проявил после своей победы при Беневенте, себя не оправдало. Он не собирался больше проявлять слабость. Из всех своих пленников он отпустил только Конрада Антиохийского, но не потому, что считал его менее виновным или менее вероломным, чем остальных, а потому, что жена Конрада держала в своих подземельях в Сарачинеско несколько важных аристократов из гвельфов, родственников кардиналов, и угрожала, что предаст их смерти, если ей не вернут мужа. У инфанта Энрике были слишком большие связи, чтобы его можно было казнить. За него просили и французский двор, и английский. Но хотя Энрике и сохранили жизнь, двадцать три года он провел в тюрьме. Главной проблемой было, как поступить с Конрадином.140
По легенде, Папа Климент настаивал на смерти мальчика. Слова: «Жизнь Конрадина — смерть Карла, жизнь Карла — смерть Конрадина» («Vita Conradini, mors Caroli: vita Caroli, mors Conradini») — приписывают ему. Как бы то ни было, Карл решил, что Конрадин должен умереть, поскольку он не сможет в безопасности сидеть на сицилийском троне, пока принц Гогенштауфен жив; а юношеское обаяние Конрадина делало его тем более опасным. Но Карл был приверженцем законности. Если он и собирался грубо нарушить традиции своего времени и казнить пленного принца, решение следовало подкрепить законом. Юристам было приказано подготовить обвинение против Конрадина. Его вторжение в королевство было представлено как акт разбоя и государственная измена. Позже апологеты Анжуйской династии обвинили Конрадина в военном преступлении за то, что тот казнил Жана де Брезельва, что действительно было нарушением традиций той эпохи: но во время суда об этом не упоминалось и едва ли этот поступок можно было рассматривать как простое убийство. Судьи Карла знали, чего от них ожидают. После короткого процесса они объявили Конрадина виновным, а вместе с ним и его друга Фридриха Баденского, чьим единственным преступлением была его преданность. Обоих приговорили к смерти через отсечение головы. Эшафот был воздвигнут на Кампо Моричино в Неаполе, на месте нынешней Пьяцца-дель-Меркато. Там 29 октября 1268 г. Конрадин и Фридрих были публично обезглавлены вместе с несколькими своими приверженцами. Это было единственное мимолетное появление красивого шестнадцатилетнего юноши перед неаполитанцами, чьим королем он мог бы стать, но они никогда его не забудут.
Суд над Конрадином и его казнь привели Европу в состояние шока. Для Данте, писавшего столетие спустя, Конрадин был невинной жертвой. Даже Папа, хоть и радовался пресечению рода гадюк, был глубоко потрясен. Гвельфский историк Виллани отчаянно стремился очистить память Климента от подозрений в соучастии. И поныне Карла обычно порицают даже французы, которые готовы многое простить одному из самых талантливых сынов Франции. Германцы всегда считали это величайшим преступлением в истории. Многие столетия спустя поэт Гейне писал об этом с горечью. Но Карл был реалистом и считал, что цель оправдывает средства. Он полагал, что только после смерти Конрадина сможет править спокойно.141
Глава VIII. КОРОЛЬ КАРЛ СИЦИЛИЙСКИЙ
Две крупные победы упрочили положение Карла в Сицилийском королевстве. Больше не осталось принцев из рода Гогенштауфенов, которые могли бы оспаривать его права. Трое молодых сыновей Манфреда были живы, но надежно заперты в неаполитанской тюрьме. В Германии молодой ландграф Тюрингский, Фридрих Мейсенский, внук Фридриха II по материнской линии, провозгласил себя наследником династии Гогенштауфенов и присвоил на время громкие титулы короля Сицилийского и Иерусалимского, но никто не принимал его всерьез. Король Кастильский время от времени хвалился тем, что в его жилах течет кровь Гогенштауфенов, но он был слишком занят другими делами для того, чтобы бросать вызов Карлу. К тому же его брат, инфант Энрике, был пленником Карла, и хотя король Альфонс не испытывал никакой симпатии к своему брату, семейная гордость Кастильской династии не позволяла ему рисковать жизнью инфанта. Несколько большую угрозу представляла дочь Манфреда Констанция, которая жила в Барселоне, будучи женой наследника короны Арагона, но в многочисленные честолюбивые планы ее старого тестя не входило завоевание Сицилии.