Виктор рылся в памяти, пытаясь вспомнить это лицо с аккуратными мелкими чертами, маленькими глазками и темными волосами, которые, закрывая лоб, пучками росли на расстоянии дюйма от бровей. Но так ничего и не вспомнил. Джонни завел разговор о достоинствах игры команды «Ред сокс», которую они вместе видели летом. Когда официантка шла мимо, Виктор выставил руку так, что она поневоле коснулась ее бедром. Потом, не удержавшись, снова повернул голову; человек за соседним столиком по-прежнему смотрел на него и улыбался. Он что-то сказал, но громкие голоса и рвущаяся из усилителя музыка заглушили его слова. Озадаченный Виктор придвинулся к нему поближе, ожидая, когда стихнет шум.
— Сукин сын, — сказал человек, продолжая улыбаться. Или Виктору показалось, что он это сказал.
— Чего ты? — спросил Виктор. То ли ему послышалось, то ли человек был пьян.
— Сукин сын, — повторил человек.
На этот раз ошибки быть не могло.
Виктор встал, нетвердо держась на ногах после трех стаканов пива и четырех коктейлей, лицо его горело. Сейчас ему очень бы пригодился знаменитый взгляд, который был для его отца в начале карьеры лучшей защитой, чем любой револьвер. Но во взгляде Дона Винченте была уверенность, которую он не сумел передать ни одному из своих сыновей. Виктор в подобных случаях прибегал только к угрозам.
Воцарилась тишина. Музыкальный автомат умолк, все головы повернулись к ним.
— В случае если кто-нибудь не знает, — сказал человек, — рекомендую: мистер Виктор Стивенс. Тот самый, о котором вы все слышали. Любит насиловать женщин, но легко уходит от наказания.
— А сейчас, похоже, он собрался поскандалить, — подхватил второй из этой компании. Он отодвинул свой стакан и, опершись руками о стол, поднялся на ноги.
— Давай сматываться, — прошептал Джонни.
Но возле Виктора уже появились и взяли его под руки два выпускника колледжа, которые по субботам выполняли роль вышибал — в субботние вечера здесь частенько бывало чересчур весело, — а в остальное время работали на кухне.
— Вы слышали, как этот малый меня оскорбил? — спросил Виктор.
— Слышали, мистер Стивенс, а потому попросим удалиться и его вместе с его компанией. Но нам представляется, в ваших же интересах вам и вашему приятелю уйти первыми.
— Пустите руки. Я должен расплатиться.
— Все, что вам было подано, администрация берет на свой счет. А теперь давай те выйдем, мистер Стивенс. Чем скорее вы и ваш приятель уберетесь отсюда, тем меньше шансов, что кто-нибудь пострадает.
Виктор и Джонни вышли, сели в «сандерберд» и поехали по проселку в сторону шоссе Джонни сказал, что знает более короткий путь, но в результате они очутились на какой-то ферме, и им пришлось разворачиваться. Не успели они добраться до развилки, как их обогнал и прижал к обочине «скайларк», в котором сидели те четверо Увидев, что они вылезают из машины, держа в руках по остроконечной кирке, Виктор распахнул дверцу, выскочил и бросился бежать обратно в сторону ресторана, а те четверо погнались за ним. До ресторана было две мили. Сначала Виктор опередил своих преследователей, но после нескольких недель, проведенных в основном перед телевизором с кружкой пива в руках, он был в плохой форме и скоро понял, что ему от них не уйти. Он продолжал бежать, потому что ничего другого не оставалось, но четыре низкорослых человека постепенно догоняли его. Справа тянулся заброшенный фруктовый сад из сучковатых, источенных червями яблонь, и он перепрыгнул через невысокую изгородь в надежде где-нибудь спрятаться. Но яблони были хилыми да и стояли далеко друг от друга.
Когда его почти настиг первый из четверых, он нырнул за дерево, потом выскочил, ничего не соображая, как окруженный собаками олень. Наконец они поймали его; он стоял спиной к дереву, с открытым ртом, чтобы легче дышать, и слюна текла у него по подбородку. Они не спешили, стараясь отдышаться, ухмыляясь и переглядываясь, и не могли решить, с чего начать.
Наступал вечер, жизнь вокруг замерла, и самый воздух, казалось, пропитался тишиной. По небу, закрывая его, словно ставнями, скользили облака. Чайки, прилетавшие с побережья к прудам возле Уэбстера, летели назад. За оградой горел красный огонек машины, но Джонни Вентура исчез. Он отправился по проселочной дороге за помощью в «Дофин» и прошел всего полпути. Тени легли в низинах, и лица окружавших Виктора пуэрториканцев пожелтели в угасавшем свете дня. Ими, казалось, овладело смущение, почти стыд. Охваченный страхом разум Виктора выискивал слова, которые могли бы смягчить сердца, извинения, за которыми можно было бы укрыться, взятки, которые помогли бы отсрочить исполнение приговора.
— Ребята, послушайте, я ведь ничего плохого не сделал, — вот и все, что ему пришло в голову.
Старший из пуэрториканцев, который все время улыбался, сейчас помрачнел и, казалось, задумался над мольбой Виктора. Хмурясь и нервно поеживаясь, он стоял, широко расставив ноги и держа обеими руками свою кирку, а остальные с тревогой оглядывались по сторонам.
— Anda — начнем, — сказал один из них. Ему не терпелось приступить к делу, хотя он испытывал неловкость и отводил взгляд в сторону.
До этой минуты они казались группой случайно встретившихся на углу людей, которые не знают, о чем говорить, и ждут, кто первым нарушит молчание.
— Хотите мою машину, а? — спросил Виктор. Голос его был хриплым от волнения, но надежды в нем не слышалось.
Застенчивый, не поднимая глаз, ответил:
— Мистер Стивенс, нам нужны вы, а не ваша вонючая машина.
— Matalo, — сказал третий. — Рог que estamos esperando?[22]
Они спорили шепотом, словно опасаясь, что их подслушают, и размахивали своими остроконечными кирками. Речь, по — видимому, шла о том, кому начинать. «Tu primero». — «No, tu».[23] Первый удар, нерешительный, неловкий, несильный, удар отца, который обязан наказать любимое дитя, нанес пуэрториканец, переставший улыбаться. Виктор правой рукой парировал этот удар, но в ту же секунду застенчивый размахнулся и, саданув изо всей силы, сломал в двух местах Виктору челюсть. Потом что — то, как молотком, стукнуло его по правой скуле. Он упал на колени, опираясь на поврежденную руку и стараясь не лечь на землю, потому что сквозь боль к нему пришла мысль, что если он ляжет, то уже не встанет. Если бы он помнил слова хоть одной молитвы, он стал бы молиться. Но он их не помнил и принялся взывать к собственной матери. Последним ударом ему сломали несколько ребер, обломок кости вонзился в легкое, и из него вышел воздух. После этого он уже не мог говорить, хотя губы его, залитые алой кровью из легкого, все еще пытались произнести слово «мама».
Виктор провел в больнице три месяца.
Дон Винченте поведал о своем горе Марку — Бедный мальчик сидит целый день доме. Половину времени он спит. Он и разговаривать — то ни с кем не хочет.
Дон Винченте не сказал прямо: «Сделай мне одолжение», но он имел это в виду, и Марк счел себя обязанным откликнуться на невысказанную просьбу.
— Зачем ему было переезжать к нам? — спросила Тереза.
— Потому что здесь легче за ним ухаживать. Во всяком случае, приглашение исходило от меня. Я знал, что этого ждут. Это самое меньшее, чем я могу помочь.
— Сколько он здесь пробудет?
— Сколько захочет.
— Для детей это плохо.
— Нет, — возразил он, — совсем неплохо. Хорошо. Пусть побольше играют с ним. Он им нравится.
— Меня бросает в дрожь от его взгляда.
— Он не может смотреть по-другому. Только через полгода у него будет закрываться поврежденный глаз.
— Когда я его вижу, я все время думаю о том, что он натворил с той девушкой, — пожаловалась Тереза.
— Ничего он ни с кем не натворил, — возразил Марк. — Дело ведь закрыли, так?
— Потому что полиция получила взятку.
— Зачем ты так говоришь? Из четырех дел об изнасиловании три закрывают по причине отсутствия достаточных улик. Их закрывают, потому что никакого изнасилования не было.