– Что вы хотите? – устало вздохнула я.
– Не слишком-то вы вежливы к клиентам, – ухмыльнулся он, – а я, может быть, портрет хочу. Справитесь?
– Если заплатите.
Он порылся в кармане и помахал у меня перед носом мятой пятисотрублевкой. Несмотря на острую необходимость в деньгах, я не торопилась радостно хвататься за грифель. Напрягало отсутствие мотивации – хоть режьте, я не могла понять, что ему понадобилось от такой девушки, как я. И некое внутреннее чутье, которое меня обманывало редко.
– У меня нет сдачи, – наконец развела руками я.
– Сдачи не нужно. Вы оцениваете свой труд слишком дешево. Сто рублей за портрет – это же смешно.
– Такова цена, – с непроницаемым лицом сказала я, чувствуя себя при этом полной идиоткой.
Он рассматривал меня – внимательно, с любопытством, не спеша. А куда спешить, если мы отгорожены от всего остального мира плотной стеной дождя? Я терпеливо ждала, что будет дальше. Может быть, какая-то новая разновидность рэкета? «Свободный художник», решивший содрать свой куш с наивной девушки, выбравшейся на работу в глухой дождь? Или банальный приставала? Хотя нет, едва ли им мог руководить межполовой интерес. Мужчин его типа не волнуют девушки вроде меня. Загорелые брюнеты в модных пиджаках предпочитают концентрировать эротические усилия на волооких кошечках с золотыми волосами до пят и упакованной в кружево грудью.
– Похоже, деньги тебе совсем не нужны, – наконец со вздохом сказал он. – Глаша, ну неужели ты меня не узнаешь?
Я удивленно вскинула глаза – всегда считала, что у меня фотографическая память на лица, а тут… И тогда он снял очки. Его улыбка была такой знакомой. И эти глаза – карие, в желтых крапинках. Да это же…
– Данила! – обрадовалась я. – Данила Донецкий! Сколько лет, сколько зим!
– Вот именно. А ты напряглась.
– Я не…
– Да ладно, я тебя насквозь вижу. Слишком долго за тобой в свое время наблюдал, чтобы изучить мельчайшие особенности твоей мимики.
Я смутилась:
– Мы не так уж много общались…
– Хочешь сказать, ты не знала, что я все восемь лет был в тебя влюблен? Впрочем, неудивительно, если и так. Ты же всегда была немного не от мира сего.
Он вроде бы совсем не изменился: та же спортивная фигура, те же пляшущие чертики в глазах, тот же обветренный румянец, та же полуулыбка – все вроде бы то же самое. Только его словно отполировали, слегка отредактировали в программе photoshop, окутали невидимым покрывалом, именуемым «лоск». Вот уж никогда не могла себе вообразить, что Данила Донецкий с его заусенцами и цыпками будет когда-нибудь полировать ногти и отращивать геометричные бакенбарды!
– А меня тогда из школы забрали. Такой скандал был!
– Я пытался тебя найти. Но твоя бабушка так жестко меня отбрила. Я все не мог поверить, что весь этот сыр-бор из-за какого-то несчастного пикника.
– Бывает и такое… – вздохнула я. – Но все в прошлом. Теперь я со своими не живу и почти не общаюсь. Ушла из дому, когда мне было двадцать два. Никуда, кстати, так и не поступила. Слушай, лучше ты о себе расскажи!
– С удовольствием, но… – Он смахнул каплю, просочившуюся сквозь полиэтиленовый плен и упавшую ему на нос. – Может быть, найдем более уютное место для вечера воспоминаний?
– Да я бы с удовольствием, только вот… – Эх, не говорить же ему, что я надеялась подзаработать. Закон жизни: перед бывшими одноклассниками принято изо всех сил выпендриваться, намекая на моральное и материальное превосходство. – Ну ладно, пойдем прямо сейчас. Только забросим зонтик ко мне, хорошо?
Я уже несколько лет на Арбате, но никогда в этом заведении не была. И даже понятия не имела, что в отреставрированном особняке с решетчатыми окнами, за чугунной дверью, которую караулил страж в недурном костюме и с непроницаемым лицом, находится вовсе не офис, а ресторан – вернее, закрытый клуб. Вывески и прочих опознавательных знаков здесь не было.
В гардеробе (в дорогих заведениях даже летом работает гардероб, на случай, если кому-нибудь вздумается притвориться, что в Москве легко идут в ход голливудские традиции и в жару выгулять меха) я слегка заартачилась:
– Донецкий, я, конечно, понимаю, что ты хочешь произвести на меня впечатление и доказать бывшей однокашнице, что твоя жизнь сложилась лучше, чем моя. И в целом даже одобряю твой порыв. Но предупреждать же надо!
Он захлопал ресницами, как оскорбленная гимназистка: