– Куда спешишь, красавица?
Я не сразу поняла, что незнакомый голос обращается ко мне. Повертела головой и вдруг увидела странную фигуру, словно отделившуюся от мокрого фонаря. Белая ночная рубашка. Намокшие седые волосы прилипли к смуглым щекам. Босые ноги со скрюченными артритом пальцами. Внимательные глаза.
Сердце, сделав медленный двойной кульбит, устремилось куда-то вниз. Это была баба Зина.
– Баб Зин, – мой голос дрожал, – не надо, а? Я же своя, арбатская.
– Значит, ты знаешь, кто я, – обрадовалась старушка. – Я могу предсказать твою судьбу. Хочешь, на Таро погадаю?
– А просто промолчать вы никак не можете? – с надеждой поинтересовалась я. – Верю, что вам все известно, но я ничего не хочу знать.
– Не могу, – сокрушенно покачала седой головой она, – если не скажу, не усну потом. А я старая, мне спать надо.
– Ладно, – вздохнула я, – вы даже не представляете, как это некстати. Я только что приняла решение начать новую жизнь. А тут вы. Но раз не сможете уснуть – доставайте свои Таро.
– Таро, – она, казалось, была удивлена. – Ты правда хочешь, чтобы я погадала тебе на Таро?
– А что такого? Вы же сами предложили.
– Да, но… – растерялась баба Зина, – я всем предлагаю. Никто никогда не соглашался. Приходится кричать им в спину, чтобы знали, чтобы попробовали что-то изменить.
– Моя подруга изменила, – похвасталась я, – вы предсказали ей смерть, но она… не умерла. Хотя шансы были ничтожны.
– У меня нет с собой Таро, – сокрушенно покачала головой гадалка, – я давно не ношу их с собой. Какой смысл, если никто не хочет слушать? Хочешь, пошли ко мне? Я здесь недалеко живу, вон в том доме. У меня зефир есть. И сырники.
Я хотела было отказаться, но вдруг взгляд мой упал на ее босые ноги. Старушка мерзляво поджимала пальцы. В тот момент ничего пугающе потустороннего в ней не было. Обычный одинокий человек, замерзший, жаждущий общения, немного выживший из ума, но еще отчаянно цепляющийся за последние крупицы здравого смысла.
И я кивнула:
– Ладно. Раз есть сырники, тогда пойдем.
Квартира у бабы Зины была роскошная, трехкомнатная. Высокие потолки, антикварный буфет с пыльным хрусталем, посеревший от старости паркет, старомодная скатерть с бахромой. Вот уж никогда бы не подумала, что уличная гадалка, наводящая на всех ужас своей стервозной прозорливостью, живет в таких царских хоромах. Зато становилось понятно, как ей удается неделями не выходить из добровольного заточения. Во-первых, такие роскошные хоромы не навевали депрессивных терзаний, во-вторых, если у нее были деньги жить здесь в гордом одиночестве, значит, и прислугу она позволить себе вполне могла.
Чистота в квартире была идеальная. Даже запахов никаких не витало ни по светлой просторной кухне, ни в ванной с проржавевшей сантехникой и потрескавшейся плиткой.
Запахи, как, впрочем, и лишние вещи, в этом пространстве не приживались.
Сунув ноги в войлочные тапочки и набросив на плечи цветастый платок, баба Зина хлопотала на кухне. А я подумала: вот странно – получается: она раздевается, чтобы пойти на улицу, а не наоборот.
– Глаша, чай готов!
– Вы знаете, как меня зовут? – удивилась я.
За несколько минут баба Зина успела сервировать стол по полной программе – и оладушки разогрела, и сырники извлекла из холодильника, и бутерброды состряпала, и распечатала коробочку зефира, и разлила по чашкам свежий чай. Столовалась гадалка богато, не по-стариковски.
– А то мне не знать! – фыркнула она. – Чай, не первый год здесь живу. Всех вас знаю. Ну, рассказывай, красавица, с чем пришла, с чем пожаловала к старухе?
– Вообще-то, – сконфузилась я, – вы меня сами пригласили. Видимо, чтобы датой смерти меня порадовать.
– Злая ты, – грустно улыбнулась старушка, – вот и внук мой также… И не заходит ведь и не звонит. А сырники-то ты ешь, для тебя пекла.
– Но я же…
– А то я не знала, что ты заглянешь! – хитро подмигнула она, и я подумала, что бедная баба Зина выжила из ума гораздо больше, чем мы по привычке полагали.
Впрочем, страческое угасание мысли никак не отразилось на ее кулинарных способностях. Приготовленные ею сырники были восхитительными: в меру сладкими, нежными, с легким привкусом ванили. Мне вспомнилась моя собственная бабушка – даже оставив балет, она до преклонных лет осталась безжалостна к своему вымуштрованному желудку, не видавшему гастрономических вольностей даже в Новый год. При этом готовила она, как именитый шеф-повар, за выходящие из-под ее гибких пальцев пирожки можно было душу продать.