Мартышка продолжала изображать важную даму.
— Теет, — приказала она. — Принеси мне губку и полотенце.
Она так вздернула подбородок, что, глядя на слугу, видела кончик собственного носа. Теет в притворном страхе втянул голову в плечи.
— Ишь ты, раскомандовалась!
Мартышка, которая вовсе не хотела его обидеть, так испугалась его реакции, что даже не сумела выйти из роли.
— И побыстрее, — добавила она и сама услышала, как растерянно прозвучало ее приказание.
Пальцы Теета впились в кроваво-красный ком фарша.
Он медленно повернулся к Мартышке и загрохотал:
— Послушай-ка, барышня Мерисесиль. Всю жизнь мною кто-нибудь командовал, но в свои шестьдесят восемь я не потерплю, чтобы мною помыкала соплячка вроде тебя! Ясно?
Мартышка так засмеялась, что у нее началась икота, потом снова разразилась слезами. Кронпринц поскорее спросил у Теета, где можно взять полотенце.
— Висит над ванной позади тебя, — пробормотал слуга. Вид у него сейчас был как у побитой собаки. — И мочалка там.
Он даже встал и локтем — руки у него были в фарше — открыл дверь в боковушку и прикрыл за ними.
Кронпринц накинул Мартышке на плечи полотенце. Вода была холодная как лед. Мартышка завизжала, когда он махровой рукавичкой стал намыливать ей лицо.
— От мыла противно пахнет, — хныкала она. — Вот я расскажу дедушке, какой Теет грубиян. Он ведь просто слуга, а это гораздо меньше, чем ребенок. Пускай дедушка его уволит.
— Не понадобится, — сказал кронпринц. — Он и так уходит, по собственному желанию.
Он на славу надраил ей щеки, потом твердой рукой смыл краску с губ. Мартышка выплюнула набившееся в рот мыло и бросилась к крану. Кронпринцу пришлось прервать работу.
— Теет — старый человек, — объяснял он, пока Мартышка полоскала рот. — Тебе не следовало корчить перед ним госпожу.
Она выплюнула холоднющую воду и, лязгая зубами, сказала:
— Он говорит неграмотно. Он не настоящий взрослый. И шуток не понимает. — Мартышка чихнула.
Кронпринц не рискнул прямо возразить сестренке, так как ему предстояла самая ответственная часть операции, а именно удалить жирную черноту с ее глаз. Поэтому он только осторожно заметил:
— Он часто смеется. Правда, я не всегда понимаю почему.
— Ой-ой! Мне попало в глаза! Щипле-ет!
Кронпринц быстро отжал под краном рукавичку и вытер Мартышке сначала глаза, потом все лицо. Потом обмотал ей полотенцем голову. Девочка осторожно промокнула лицо и, моргая слипшимися ресницами, протянула брату полотенце, чтобы он повесил его на место. Глаза ее от всех пролитых слез и едкого мыла стали светло-светло-голубыми, они скорбно, будто бы с упреком всему миру, осматривали холодную, мрачную кухонную боковушку. Не сразу Мартышкин взгляд упал на кронпринца, который стоял возле ванны, растирая закоченевшие руки.
— Что будем делать? — спросил он тоном, из которого явствовало, что делать-то решительно нечего, что предстоит еще один день бесконечной скуки и что он это понимает.
Но Мартышка неожиданно хлопнула в ладоши и зашептала, боясь, как бы Теет в кухне не услышал:
— Давай тут потихоньку все осмотрим, все-все комнаты. Вдруг мы раскроем какую-нибудь тайну!
— Какую еще тайну?
— Ну просто тайну… Что-нибудь ужасное или отвратительное. Может быть… — Она обняла его за плечи и задышала громко и влажно в самое ухо: — Может быть, мы найдем каракатицу или подвенечное платье в пятнах крови. — Она отпустила его и содрогнулась от восторга: — Бррр!
Кронпринц не мог ей предложить ничего более интересного, а свои сомнения относительно каракатиц и окровавленных подвенечных платьев благоразумно оставил при себе. Они прошли обратно в кухню, где Теет одну за другой опускал в кастрюлю фрикадельки.
— «От восхода до заката все крестьяне во лугах», — весело, как ни в чем не бывало, продекламировал он. Впрочем, какой-то оттенок злорадства в его голосе все же слышался. — Боже мой, барышня, какая же вы красоточка. Ничего на свете нет краше свеженькой мордашки.
Мартышка не удостоила его ни единым взглядом, только кронпринц поспешил ответить на его ухмылку. В гостиной Мартышка снова нацепила очки. Потом они разулись, в одних носках пробежали по коридору и стали подниматься по широкой лестнице темного, отполированного временем дуба. Мартышка громко хихикала.
Они поднялись на самый верх и вошли в причудливую башенку с куполом в виде луковицы, на котором вращался флюгер. Своими дерзкими архитектурными излишествами башенка словно пародировала стиль самого дома, высившегося на единственном во всей округе холме, впрочем, какой там холм, так, неровность… Узкое трехэтажное здание представляло некий хилый и не слишком убедительный романтический вызов плоскому однообразию окрестного ландшафта. Дома по соседству были низкие, широкие, казалось, они изо всех сил прижимаются к земле. Лесок, окружавший дедушкин дом, до некоторой степени подготавливал взгляд к этому своеобразному возвышению: деревья к центру стояли гуще, но были слишком застенчивы, чтобы тянуться вверх среди совершенно голой равнины.