Статья эта пробудила в Рейнире смешанное чувство досады и сознания собственной вины. В первую минуту он решил, что Марта Вейк — воинствующая пустомеля, опасная фанатичка из тех, что подвизаются на поприще политики и религии. Он инстинктивно сопротивлялся как самой постановке проблемы, так и выводам автора. Но в то же время не мог не признать, что в основных положениях статьи кроется зерно истины. Он чувствовал, что все это касается и его лично, что здесь критикуют именно Рейнира Морслага. Перечитывая собранный для книги материал, он теперь смотрел на него другими глазами. Что-то в нем уже не удовлетворяло. Рейнир находил в нем какую-то половинчатость, двусмысленность, притом даже не в словах, а между строк, в подтексте, в анализе и комментариях к статистическим таблицам. Это не давало ему покоя, как ни старался он избавиться от тревожных мыслей, которые выползали откуда-то из дальних закоулков мозга. Факт остается фактом: когда он начал заниматься социологией всерьез, его позиция совпадала с той, которую высказывала в своей статье Марта Вейк. И его резкое возмущение обусловлено, вероятно, именно тем, что в последние годы он всеми силами стремился откреститься от былых радикальных воззрений.
Марте многое стало понятно. Взгляд ее скользил по деревьям и кустарникам, по выбитой колее на пыльной, сухой дороге и вновь останавливался на Рейнире; а перед ее мысленным взором проходила история их взаимоотношений. Все воспринималось как-то по-новому — выражение его лица, интонации, поступки. Странно, но Марта не испытывала при этом ни досады, ни гнева, а только безмерное удивление.
Повернувшись спиной, Рейнир закуривал сигарету. До боли знакомое движение, которым он отбросил спичку, — Марта вздрогнула, как от удара. Что с нею происходит? Сейчас даже самый невинный жест Рейнира напоминал о его предательстве. Она сердито топнула ногой и застонала от пронзившей сердце боли.
— Чем я перед тобой провинилась? Ты же сам говорил о личных контактах, о духовной связи, которые выше любви. Еще вчера рассуждал об этом.
Рейнир стоял отвернувшись в двух метрах от нее и курил с каким-то остервенением, зажав сигарету большим и указательным пальцами. Тень его лежала на дорожной колее, плоская и некрасивая, и все же сохраняла очертания его фигуры, головы, плеч, поднятых рук. Но эта бесплотная тень вдруг показалась Марте более материальной, нежели ее живой хозяин. И почему-то ей вспомнилась улитка, несущая на себе хрупкий домик, с которым срослась поневоле и навечно.
— Господи боже! — Марта шагнула к Рейниру. — Значит, это дело твоих рук? Но скажи: зачем, зачем ты это сделал? Ты искал моей близости и в то же время мне не доверял! Так? Приходил и уходил, а между визитами писал на меня доносы, называл нежелательным элементом! Теперь мне понятно, почему ты в прошлом году хотел со мной порвать. Раз меня выгнали с работы, значит, тебе уже незачем поддерживать со мной отношения…
— Это неправда. Мы разошлись не только потому, что так хотелось мне. — Рейнир схватил ее за руки, притянул к себе. — Ты тоже этого хотела. Из-за Пауля…