— Я понимаю, тебе неприятно, но, поверь, твоя беда в том, что ты по-прежнему видишь их сквозь призму военных лет. Ты их идеализируешь, сама того не замечая. Наверно, немалую роль сыграла здесь бедность, в которой ты выросла. Каждый раз, когда ты об этом рассказывала, я думал, что участие в Сопротивлении было для тебя потому так важно, что давало подготовку для будущей борьбы…
— Что ж, занимайся своими психологическими домыслами. Но меня от них избавь! Что ты знаешь о лояльности, о настоящей дружбе?
— Но ты даже не потрудилась разобраться, в каких случаях твои друзья выступают «за» и в каких — «против». Вполне возможно, что они были орудием в чужих руках. Думай, Марта, думай! Это люди, для которых верность дружбе никогда не была решающим аргументом.
— Нет, это ты не потрудился разобраться! И ты не смеешь обвинять их в непорядочности, в беспринципности. Скажи на милость, по какому праву захватили власть те, кто тебе так мил? Народ их не выбирал!
— Я понимаю, к чему ты клонишь, — прошипел Рейнир. — Тебе хотелось бы услышать от меня признание, что порочна вся система, где задают тон люди вроде моего отца…
Они стояли лицом к лицу, и каждый читал в глазах другого отчуждение и враждебность.
— В жизни такого не говорила. Не в моих привычках видеть только черное и белое.
— Вслух ты этого не высказывала, но я никогда не мог отделаться от впечатления, что ты так думаешь. Недоверие ко мне засело в глубине твоей души как заноза, и преодолеть это чувство ты не способна. Для тебя я был и оставался человеком из другого лагеря. Сознайся, так оно и есть. Боюсь, ты меня ненавидишь не меньше, чем ненавидишь Софи.
— Я ненавижу Софи? — с безграничным удивлением переспросила Марта.
— У нее на подобные вещи интуиция безошибочная.
— Она так и сказала, что я ее ненавижу? Из-за тебя?
— Ну, может быть, ты ее ненавидишь не из ревности, а как-то подсознательно, потому что она воплощает все то, что чуждо тебе. А мне ты не прощаешь, что я не разделяю твоей ненависти к ней.
— Нет, это ты ее ненавидишь, — медленно проговорила Марта. — Ты отважился на связь со мной, думая, что я облегчу тебе разрыв с Софи. Не получилось! Ты ведь никогда по-настоящему меня не любил. Почему ты в прошлом году порвал со мной? Спроси самого себя. Разве не потому, что ты понял: я никогда не заменю тебе Софи и все ее окружение?..
— Выходит, я один повинен в том, что мы с тобой разошлись. Забыла, как сама волновалась, что Пауль вот-вот вернется и узнает?
— Трудно сейчас сказать. Задним числом не установишь, что послужило причиной: твое ли тайное желание от меня отделаться или мое предчувствие, что у нас с тобой ничего не получится. Посмей только сказать, что я не права! Пауль всегда был в отношении меня безукоризненно честен — не удивительно, что я переживала.
— Вот и я тоже, клянусь. Я тогда понял, как жестоко поступаю с Софи. Она ведь была беременна, носила нашего ребенка.
— Да замолчи ты! — крикнула Марта так громко, что спугнула с дерева птиц.
Она вырвалась из рук Рейнира и бегом кинулась сквозь заросли кустарника. Бежала без оглядки. Бежала, пока не осознала всю бессмысленность своего бегства. Только тогда она заметила, что дрожит, как в ознобе.
Марта шла по уединенной аллее вдоль заборов и живой изгороди, охранявшей сады от любопытных взглядов посторонних. Дом Рейнира находился на углу. Она почему-то оробела. По этой гравиевой дорожке в эту дверь каждый день проходил Рейнир. Он жил среди этой красивой мебели, элегантных вещей, которые она смутно различала за окнами. У забора стоял детский велосипед. На балконе — их спальня? — сушились ползунки. От залитого ярким солнцем газона шел аромат свежескошенной травы. Кто-то в доме распахнул окно. Марта так и замерла. Она увидела женщину, перегнувшуюся через подоконник. На запястье пониже манжеты белой блузки блестел браслет. Женщина покрутила блок, и над окном с шуршаньем опустился тент. «Чтобы не выгорела обивка и цветы не сохли», — подумала Марта. Стараясь подавить нарастающее волнение, она прижала кулак к горлу. Рука Софи скользнула по подоконнику, пальцы что-то смахнули, потом расправили складки гардины. Повернувшись к зеркалу, висевшему за ее спиной, она слегка склонила голову набок, нахмурилась и пригладила волосы. Марта глядела на нее, как на существо из другого мира. «Хотела бы я быть такой, как она? Нет. Это не для меня. Никогда мне не быть хозяйкой в доме, где столько комнат и вещей. Жить, как под колпаком, в роскошной вилле, царствовать в клетке. Впрочем, будь у меня и муж, и дети, и особняк, я бы все равно не смогла свыкнуться с таким идиллическим существованием».
Толкнув калитку, она пошла по дорожке к входу, чувствуя, как из глубины затемненной комнаты за ней следят глаза Софи.
И только очутившись возле двери, возле этой невозмутимой женщины, стоявшей как статуя Будды в святилище, Марта спросила себя, где она набралась храбрости, чтобы сюда явиться? По-видимому, храбрость внушило ей отвращение ко всякого рода двузначности. По дороге она мысленно разговаривала с Софи: «Вы не должны меня бояться. Я не намерена отнимать его у вас, а он вовсе не помышляет покинуть вас и детей. Но вам необходимо его понять, не требовать от него невозможного. Пусть Рейнир будет таким, как он есть». Но сейчас, на пороге его дома, Марта поняла, сколь нелепа эта затея. Женщина, с которой ей предстояло сейчас встретиться, не нуждалась в ее увещеваниях и советах. Горничная открыла дверь и пошла доложить хозяйке. Через минуту в переднюю вышла Софи.
— Я Марта Вейк, — сказала Марта с мужеством отчаяния.
— Ах вот как! Прошу вас. — Некоторое колебание в голосе, смущенно-вопросительные нотки, впрочем, очень быстро подавленные.
Серые глаза стали холодными, неприветливыми. Отступив назад, Софи легким жестом пригласила ее следовать за собой.
Обезоруженная поведением Софи, Марта не решалась заговорить о Рейнире. Да теперь она этого и не хотела и вообще не знала, зачем пришла. Они сидели друг против друга, каждая на краешке стула, будто пассажиры, ожидающие отправления поездов. Как во сне, Марта слышала собственный голос: какие-то банальности о просторной гостиной, красивом саде, о чудесной летней погоде, о том, что случайно очутилась в этом пригороде. Софи сидела прямо, сложив руки на коленях, и отвечала вежливо, но односложно, не делала никаких попыток поддержать разговор, не задала ни одного вопроса, и Марта вскоре иссякла. Ее обескураживала холодность Софи, за которой скрывался беспощадный отказ от знакомства. Маневр ее нетрудно было разгадать: обороняясь, Софи утроила обычную сдержанность, как бы подчеркивая контраст с импульсивностью мужа. Ее гнезду грозила опасность, и она инстинктивно выбрала наиболее впечатляющий способ защиты: понимая, что это сражение один на один, Софи приняла спокойно-самоуверенный вид, подчеркивая этим свое превосходство над соперницей. А Марта в это время испытывала смешанное чувство жалости и уважения. Когда Софи протянула руку к серебряному портсигару и смахнула со стола упавшие из вазы лепестки роз, Марте вдруг захотелось взять ее руку в свою, молча пожать и уйти через балконную дверь в сад, а оттуда на улицу. Но она не решилась. Коль скоро отважилась сюда явиться, должна набраться храбрости пройти сквозь строй. Она встала, пробормотала слова прощания, столь же беспомощные, как и все сказанное раньше. Софи проводила ее до дверей. «Софи не расскажет Рейниру, что я приходила, и я тоже промолчу», — думала Марта, с пылающим от стыда лицом закрывая за собой калитку.
Марта сидела на опушке леса и чертила палочкой на земле дом, забор, какие-то геометрические фигуры. «Он сказал, что я ее ненавижу. Это ложь, и все же я несу ответственность за то, что ворвалась в чужую семью. Кроту простительно, он слепой, живет под землей, повинуется только своему инстинкту, но я-то, я-то знала, что делаю. Мне хотелось, чтобы Рейнир принадлежал мне одной, мне нужны были его ласки, его внимание или то, что я считала нежностью и вниманием. Ради этого я обманывала Пауля — вот мое второе предательство, единственное, в котором я еще смею признаться. Почему в отношении маминых друзей я сохраняла лояльность и даже больше чем лояльность? Вероятно, я всегда подозревала то, что сгоряча выпалил Рейнир: они не считают меня своей. Я мучилась сомнениями и не могла смириться с этим. Расстаться с ними? Нет. Ведь это значило бы утратить чувство принадлежности к их кругу, перестать жить их мечтами о будущем. Наверное, в глубине души я всегда знала, что далека от них, и, может быть, потому они особо не приближали меня к себе, даже во время войны держали на расстоянии. Подозревая друзей, я сама как-то незаметно пришла к предательству, изменила нашим идеалам, которые стали казаться мне нереальными, иллюзорными. Во имя чего? Не знаю. И Рейнир тут ни при чем. Я предала, мне и отвечать».