Из него вышел бы хороший плотник, подумал Блекер. С такими-то ручищами. Это от конторской работы они стали белыми и мягкими. Ведь дела-то у него еще меньше, чем у меня. Только и знает, что курить. Каждую сигарету докуривает до того, что окурок едва не обжигает пальцы. Целыми днями глядит в окно, дожидается, не пройдет ли случайно Эмми Дёйф. Иногда без всякой надобности бегает на склад, чтобы лишний раз пройти мимо ее стола.
Крёйер сел за стол напротив Блекера и придвинул к себе машинку.
— Блекер, — повторил он. — Дело срочное.
Вздохнув, Блекер пошел к аппарату, медленно повернул вентиль кислородного баллона и прижал снизу образец. Потом посмотрел в окно. Даже при ярком свете флагшток выглядел тусклым. Лак потрескался от помета чаек — зимой они часто сидели на флагштоке в надежде на хлебные крошки. Волны от буксира, играя в лучах солнца, бежали к жилым лодкам на Трулстракаде, ударялись о борт или подкатывались под киль, отчего «домики на воде» слегка покачивались. У самого моста стояла шикарная лодка угольщика, который как-то раз выиграл в лотерею. Он жил в этой лодке с женой и двумя дочерьми. Со стороны казалось, будто он держит их взаперти. Когда бы Блекер ни посмотрел, они всегда сидели дома и чаще всего занимались собой. В комнате, обставленной под старину, они делали друг другу питательные маски или завивали волосы. Вот и сегодня разлеглись на крыше, превращенной в солярий. И десяти еще нет, а они уже валяются, подумал Блекер. Неужели так жарко?
Кислород прорвал бумагу. Крёйер встрепенулся.
— Сколько?
— Не знаю, — честно признался Блекер. — Принеси еще, я переделаю.
— Все сначала?! — Крёйер вскочил со стула и подбежал к прибору. — Вот! — закричал он и ткнул пальцем в стекло манометра. — Вот куда надо смотреть, а не на улицу. Переделывать времени нет, черт возьми! Рандьес с меня спросит. «Все будет сделано», — сказал я ему. И вот полюбуйтесь. А бумага из Венгрии, огромный заказ.
— Извини, — сказал Блекер.
— Ах вот как! — взорвался Крёйер. — Больше тебе нечего сказать? Бездельник, ленивая свинья…
Сейчас обзовет меня сволочью и начнет браниться, подумал Блекер. Он смотрел в налитое кровью лицо, в прищуренные глаза. Крёйер был скорее смешон, чем страшен, и, чтобы не рассмеяться, Блекер перевел взгляд на кресло Тегелара. Кресло с мягким сиденьем, подлокотниками и подвижной спинкой — настоящее конторское кресло.
— Иди сам объясняйся! — выкрикнул Крёйер срывающимся голосом.
Блекер почувствовал на подбородке и губах брызги слюны. Желание смеяться мгновенно сменилось злостью. Это уж чересчур. Какая мерзость! Его даже затошнило. Рукавом халата он вытер лицо.
— Если ты не скажешь все Рандьесу сам, я позвоню ему и попрошу прийти сюда! — бушевал Крёйер.
— Ладно, ладно, скажу, — пообещал Блекер.
Кончик языка прямо запылал, едва он почувствовал, что коснулся губы, на которой еще оставалась слюна Крёйера. И, выходя из лаборатории, он досуха вытер кончик языка тыльной стороной ладони.
— Если бы не я, — орал Крёйер ему вслед, — то у крестьян, которые покупают мешки из нашей бумаги, все яблоки валялись бы на земле!
Кабинет Рандьеса находился в конце отдела. Возле двери было небольшое окошко, через которое он наблюдал за служащими. Блекер взглянул в окошко и увидел, что Рандьес ест булочку. Перед ним стоял поднос с чашкой кофе и второй булочкой. Позади на стене висели в рамках изображения Иисуса и девы Марии. Не люблю я этих католиков, подумал Блекер. Им нельзя верить. Ишь как устроился этот Пана. Толстый ковер на полу, а письменный стол почти пустой. Позвонит, чтобы ему принесли булочку — и сразу несут. Этот своей выгоды не упустит.
Продолжая жевать, Рандьес вдруг посмотрел в окошко и увидел Блекера. Застигнутый врасплох, он отложил булочку. Блекер отвернулся, прошел мимо удивленных служащих и толкнул дверь с табличкой «М».
Помойное ведро стояло на прежнем месте. Он собрался сунуть туда свой халат, но решил, что лучше повесить его на вешалку среди плащей тех пессимистов, которые не расстаются с пальто даже в жару.
Блекер умылся и сполоснул рот.
— Чертов Крёйер, — ругнулся он и вдруг рассмеялся.
Второй раз за это утро он увидел себя в зеркале. Как в сентиментальном фильме, подумал он. Обычно видишь себя в зеркале, когда бреешься. И все же он не преминул полюбоваться своей улыбкой. Дурак дураком. Да и поступил как настоящий дурак: взял и смылся украдкой.
Вытерев лицо, он снова покосился на ведро. Не пнуть ли его легонько, совсем чуть-чуть? Можно, конечно, не давать пинка и просто уйти. Ведь если он пнет ведро, то будет чувствовать себя спокойнее, но глупее. В нерешительности он еще раз взглянул на ведро и резко отвернулся. Нечего ломать голову, надо просто уйти, ни о чем не думая.
Насвистывая, он вышел в коридор, спустился по лестнице, миновал велосипедную стоянку. Возможно, все и уладилось бы, дотронься он тихонечко до ведра хотя бы рукой, мелькнуло в голове. Блекер нерешительно сделал первый шаг по улице и сразу оказался словно в горячем душном мешке.
После четырех часов в Зёйдерпарке стало тише. Последние мамаши собирали на траве свои вещи. Не успели они уйти, как группа мальчишек соорудила из двух кучек одежды футбольные ворота. Мальчишки принялись азартно гонять мяч, будто и жара им нипочем. Блекер дремал, ему снилось маленькое футбольное поле в Амстердамском лесу, где он играл с Герри, Хапсье, Йоопи и другими ребятами. Он и не заметил, как сзади на мотороллере подъехал его дядя Питер. Никто из мальчишек его не увидел, потому что как раз в тот момент они закатились хохотом, глядя, как Виллем быстро спустил трусы и мгновенно натянул снова. Но когда он собрался проделать это еще раз, перед ним как из-под земли вырос дядя Питер.
Блекер в замешательстве открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. Мир казался таким странным, таким непохожим ни на его спальню, ни на Галилейстраат, ни на Трулстракаде. Лежа на боку, он смотрел сквозь густой лес травинок.
Дядя Питер так ни разу и словом не обмолвился, что видел, как племянник спускал трусы, подумал Блекер, слушая крики маленьких футболистов. Он повернулся на спину и громко зевнул. Только лицо и плечи еще оставались в тени. В одиннадцать часов, когда он здесь улегся, тень была значительно длиннее, благодаря тополям за живой изгородью.
Он осторожно ощупал раскалившиеся на солнце брюки. Пальцы на ногах занемели. Блекер снял горячие ботинки и засунул в них носки. Поднявшись, он увидел, как набухли на ногах вены. Каждый шаг отдавался болью. Он плелся по парку, еще более вялый, чем до сна, и так зевал, что рот, казалось, вот-вот разорвется. Между игровой площадкой и детской фермой находился пруд — «лягушатник». Адри не пускала туда Петера: по ее словам, в непроточной воде кишат блохи и пиявки. Блекер сел на берег «лягушатника», закатал брюки и опустил ноги в воду. Мутное облако поднялось со дна и стало быстро расти, когда он поболтал ногами. Вода была теплая, но приятная. Должно быть, тут и впрямь полно всякой нечисти, подумал он, но мне этот прудик нравится, потому что Адри терпеть его не может. Улыбаясь, он взглянул туда, где скрывались под водой его ноги. Адри сейчас, наверное, чистит картошку. Петер заново строит дом из кубиков, который нечаянно сломала Марион. А что им еще делать? Пару раз, когда он хворал и лежал в постели, в доме целый день только и слышались грохот на кухне да детский рев. Разве можно в таких условиях спокойно лежать и поправляться. Но встать и выйти из дому тоже нельзя. В любой момент может нагрянуть проверка из больничной кассы.
Если в половине седьмого он не придет домой, Адри позвонит Тегелару, а тот и сам ничего не знает. Вполне возможно, что ей уже звонил встревоженный Крёйер и она весь день прождала его. И зачем это ему понадобилось так волновать жену? Он не чувствовал ни малейшего раскаяния и даже сам поражался собственному безразличию. В конце концов в конторе решат, что он рехнулся. Представляете, этот Блекер сбежал. Хуже того, он и домой не вернулся… Бедная жена! Уж нет ли у него любовницы, а? И как только этому типу такое в голову взбрело?
Как взбрело в голову? Блекер пожал плечами, пошлепал ногами по воде, чтобы стряхнуть прилипших насекомых, и встал на берег. На левой голени сидела блоха, он сбил ее ловким щелчком, вытер ноги сначала о траву, а потом досуха носками.