Сабля, или, скорее, палаш сотника упал сверху и сбоку; ухо Арху словно облили кипятком. Он удивился еще больше, запоздало поднял щит, — и внезапно мешком свалился в кровавую пыль.
Тем временем остатки аххумов бежали с поля боя. Часть конницы и пехоты угодила в собственную ловушку: хуссарабы гнали их до самого обрыва и смели вниз; другая часть пыталась уйти по дороге к Ортаибу, но кочевники оказались проворнее. То, что происходило, можно было назвать мясорубкой.
Лишь несколько десятков аххумов сумели спастись бегством по дороге на юг; возле самых ворот Ортаиба к ним присоединились отряды легкой пехоты, бывшие в засаде на стенах ущелья.
Они едва успели укрыться за воротами: передовые отряды преследовавшей их хуссарабской конницы едва не ворвались в город.
Они гарцевали под стенами до полудня, а в самое пекло к городу подтянулось почти все войско и стало разбивать шатры.
Раненный в голову и руку Хаммун с надворотной башни смотрел вниз. Все поле перед городом и едва ли не до горизонта занял кипящий лагерь хуссарабов.
Всего около часа потребовалось им для того, чтобы разбить шатры; бритоголовые воины под присмотром командиров с собачьими головами и плетками в руках сноровисто свинтили части десятков метательных орудий. Под прикрытием больших щитов из навешенных в несколько слоев сырых овечьих шкур, катапульты были придвинуты к стенам.
Хаммун вывел к бойницам всех, кто мог стрелять. Но стрелы не могли ни пробить шкуры, ни даже поджечь их. И вскоре катапульты выдали первый залп. Хаммун невольно присел, когда рядом с ним на площадку упало что-то круглое и с глухим стуком подкатилось к его ногам. Он перевел взгляд вниз и вздрогнул: открыв черный рот с выбитыми зубами, на него вытекшими глазами смотрела голова Арху.
ХАТАБАТМА
Уггам, наместник округа, вышел из темницы, кивнул двум стражникам и быстро прошел в свой кабинет. Он крикнул писца и продиктовал письмо в Хатуару, верховному жрецу Храма Краеугольного камня. Письмо скрепил своей печатью, свиток запечатал и вызвал курьера:
— Срочно в Хатуару. Дождешься ответа.
Потом, оставшись в одиночестве, Уггам вышел на балкончик. Это был особый балкон на башенке дворца наместников; его не было видно снизу, зато сам Уггам мог спокойно наблюдать за жизнью всего города, ярусами располагавшегося внизу. Полукружья улиц террасами спускались к Алаамбе, закованной в каменные набережные. Уггам мог заглядывать во дворы частных домов и общественных зданий; лишь многочисленные монастыри, построенные как крепости, были недоступны его взору. Бывало, на этом балконе Уггам просиживал часами, следя за тем, что происходит на улицах и во дворах. Первоначально его осведомленности пугались; потом привыкли. Уггам подозревал, что кто-то из челяди или даже стражей выболтал секрет балкона; пусть. Все равно он знает больше, чем они думают.
Он просидел на балконе, поедая сладкие вяленые финики и запивая кислым легким вином из своих виноградников. Наконец, увидел въехавшую во двор запыленную черную повозку жреца Маттуахага и четверых конных вооруженных воинов-монахов.
Уггам поднялся с подушки и вошел в кабинет. Сел за низкий стол, ожидая доклада.
Слуга доложил; Маттуахаг вошел, поздоровался; ему принесли воду, он вымыл руки и вытер краем серебристой мантии с кантом из голубой парчи.
Затем, усевшись, жрец пристально посмотрел на Уггама.
— Попробую догадаться, о чем ты хочешь сказать. Об этом пленном безногом после.
Уггам промолчал, и жрец спросил:
— Ты допросил его?
— Да.
— Его, конечно же, пытали…
Уггам как-то странно взглянул на Маттуахага.
— Нет. Он… перегрыз себе вены. Зубами, на обеих руках.
Сейчас он умирает.
— Я хотел бы взглянуть на него, — жрец порывисто поднялся.
Уггам пожал плечами, как бы говоря: «Ты мне не веришь?», — и тоже поднялся.
В темнице было светло: Уггам приказал открыть ставни, закрывавшие окошко под самым потолком. Хуссараб лежал на подстилке, руки его были перевязаны и прикованы к стене.
Бледное, почти белое, несмотря на загар, лицо оставалось бесстрастным.
Маттуахаг быстро спросил что-то — на наречии, которое Уггам не знал. Пленник не отозвался. Жрец сказал еще несколько слов и тронул хуссараба за плечо.
Пленник открыл глаза, взглянул на жреца, потом медленно облизал пересохшие губы и вытолкнул изо рта несколько слов.
— Ему нужно дать воды. Много воды. Иначе он умрет, — сказал Маттуахаг.
Уггам снова пожал плечами.
— Ему лили воду в рот. Он выплевывал.
Они вышли из темницы.
— Так о чем же сообщил тебе… посол?
Уггам жестом предложил жрецу сесть, прошелся мимо него.
— Не так важно, что сказал посол. Важно, что мы должны готовиться к худшему.
— Что ты имеешь в виду? — насупился жрец. — Ортаиб запирает вход в Долину. Здесь у тебя достаточно войска…
— У меня совсем мало войска. И лучшая тысяча уже пала под Сабаррой.
Уггам помолчал и тоже сел.
— Святилища аххумов в опасности, — продолжал он. — Я приказал начать эвакуацию государственного архива и сокровищницы.
Этой ночью первый караван отправится на юг и дальше, в Ушаган.
Я хочу, Маттуахаг, чтобы ты отдал такой же приказ храмам.
Маттуахаг несколько мгновений смотрел на Уггама, потом откинулся на спинку деревянного кресла.
— Ты не в своем уме!
Уггам вспыхнул:
— Я знаю, что выгляжу сумасшедшим. Но я узнал кое-что, что и тебе будет полезно знать. Хуссарабы прошли тысячу миль по долине Тобарры, они заняли все северо-восточное побережье и ни разу не потерпели поражения. Их цель — пройти до южного края земли. Ты знаешь, где он, этот край?.. Я тоже не знаю. Знают только их боги. А их боги похожи на кочевников в бескрайней степи — кочевников, которые доскакали до пропасти и присели у края. Они просто сидят и смотрят, как все мы, «живущие однажды», падаем в ров…
— Это сказал тебе несчастный человеческий обрубок, который прикован в твоем каземате? — Маттуахаг искривил побледневшие губы в подобие улыбки. — Ахтаг выслал помощь. С юго-запада на подходе армия Музаггара. Варвары сильны там, где не получают отпора.
Уггам нетерпеливо махнул рукой.
— Твердыня Рахма, которую мы считали неприступной, рухнула в один день. Неужели ты думаешь, что Ортаиб устоит? Устоит Хатабатма, в которой слишком много жрецов и слишком мало воинов?.. Посол сказал мне немного. Но достаточно. Он сказал, что наша вера, — впрочем, как и любая другая, — придумана слабыми людьми для утешения слабых. Любая вера слепа, он сказал. Поэтому у хуссарабов нет веры. Есть лишь запреты: нельзя мочиться в огонь, нельзя плевать в воду, нельзя убивать деревья.
Маттуахаг поерзал в кресле.
— Мы — созидатели, а не разрушители. Жрецы не умеют воевать, но способны, в случае надобности, держать оборону. Стены Хатабатмы крепки. Каждый монастырь способен выдержать долговременную осаду. Я прикажу жрецам вооружиться. Если, конечно, ты откроешь государственные оружейни…
— Пока мы будем обороняться, орда обойдет нас с востока.
Маттуахаг пристально взглянул на Уггама и поднялся рывком.
— Ты ведешь предательские разговоры, Уггам. Эвакуация? Это невозможно! Здесь, в долине, и в окрестных горах несколько сотен святилищ. При каждом — монастырь, сокровищница, тысячи рабов. Как перевезти все это?