— Тогда придется бросить все. Единственное, что мы можем сделать сейчас — это выстроить новую линию обороны у истока Алаамбы из озера Нун. Я уже приказал Нахху выступать…
— И это в то время, когда Ортаиб, может быть, истекает кровью? — повысил голос Маттуахаг. — Нет, Уггам, ты потерял голову от страха. Я немедленно сообщу обо всем в Ушаган. И еще — о том, что твои подчиненные обманом захватили хуссарабского посла, и ты пытал его вопреки обычаям и установлениям аххумов!
Уггам тоже поднялся. Он побледнел и дрожал, но голос его оставался спокойным:
— Я открою оружейни. Каждый монастырь будет обеспечен мечами.
Но приказ об эвакуации не отменю.
Поздним вечером из Хатабатмы по дороге на юг выехал большой обоз с конным сопровождением. В двух повозках ехала семья Уггама — жена, трое детей, служанки. Еще несколько возов были заполнены домашним скарбом.
Уггам не вышел их провожать. С отрядом телохранителей он еще засветло выехал в военный лагерь на севере. Туда прибывали все новые новобранцы из окрестных деревень.
Затем Уггам вызвал двух, оставшихся в его распоряжении, тысячников. И долго говорил с ними, запершись в своем кабинете.
Когда ушли и тысячники — уже была ночь, и белая луна заглянула на балкон наместника, — Уггам увидел, как в дверь без стука, в своей крадущейся манере, вошел Хуараго. Ему одному разрешалось входить сюда без доклада.
Он осторожно приблизился и тихо скользнул в то самое кресло, в котором несколько часов назад сидел жрец Камня. Оглянулся, немного поерзал, и наконец замер, глядя немигающим взглядом прямо в глаза Уггама. Уггам, по обыкновению, отвел глаза: никто не мог вынести пронзительный, и в то же время удивительно ясный взгляд светлоглазого уроженца Арроля.
— С северо-запада приходят совсем дурные вести, — чуть слышным голосом, заставляя прислушиваться, прошелестел Хуараго. — Мне доложили, что орда, сосредоточившаяся у Аммахаго, уже приступила к осаде. В городе паника, стены защищают солдаты-калеки и ополченцы. Между тем через перевал прибывают новые подкрепления. Ведет их, по слухам, Верная Собака — побратим Богды и, как говорят, «младший каан».
— А что Ахтаг?
— Ахтаг стягивает войска к Кейту. Аммахаго, похоже, обречен.
Уггам вздрогнул, мельком глянул на почтительно согнувшегося Хуараго. И снова испытал неприятное чувство. Он знал, что скрывается за этой внешней почтительностью, тихим голосом, и пронзительным взглядом.
— Ладно. Что еще?
— Еще ты спрашивал, повелитель, о предателях. Я просил дать мне время. Теперь я могу ответить. Предателей много, мой повелитель, но самые крупные — на виду.
Уггам снова бросил взгляд на Хуараго, который кивал, улыбаясь одной из самых мерзких своих ухмылок. Подумал. Хуараго ждал вопроса. Это тоже было в его манере — он заставлял спрашивать.
— На виду? О ком ты?..
— Мне не хочется говорить, повелитель. Хотя я-то прекрасно понимаю людей. Каждый из нас в глубине души предатель. Даже матери. Ведь они предают собственных детей, когда отнимают их от груди…
Хуараго тихо, но внятно рассмеялся, испытывая явное удовольствие от своего сравнения.
— А ведь ребенок так доверчив; ведь он был уверен, что счастье будет длиться вечно…
Уггам мгновенно вспомнил собственных детей и его передернуло от отвращения. Он хлопнул рукой по столу:
— Говори!
Хуараго замолк, выдержал долгую паузу, в течение которой все так же пристально, не мигая, глядел на Уггама, и наконец шевельнулся:
— Я не смею… — И тут же, как бы спохватившись, добавил: — Есть чувства, которые нельзя оскорблять.
— Чувства матери к своему ребенку? — не без сарказма произнес Уггам.
— Нет… Чувства живущих только однажды к тем, кто живет вечно.
— О чем ты? — в недоумении спросил Уггам.
Хуараго стал очень серьезным.
— О нет, я не о бессмертных богах. Хотя и они предают… Я о тех, кто служит нашим бессмертным богам… Вспомни сам их имена.
Уггам вскочил. Он вспомнил.
— Неужели… Маттуахаг?
Хуараго смотрел ясным, всепонимающим взором.
— Но зачем? Почему?
— А зачем люди вообще становятся предателями? Есть множество причин. Богатство или почести. Власть. Женщины. Жизнь, наконец… Хуссарабы, если ты слышал, как правило, с уважением относятся ко всем богам. Они не разрушают церквей и не трогают монахов — без особой необходимости.
Уггам потер лоб.
— Совсем недавно… здесь… Маттуахаг говорил, что монахи могут быть воинами. Он даже просил мечи, и я отдал приказ снабдить монастыри оружием…
Хуараго покачал головой.
— Все правильно. И еще, видимо, он обвинял в предательстве тебя.
Уггам вздрогнул.
— Ты знаешь? Ты подслушивал?..
— О, нет. Но предатели всегда так поступают: обвиняя первыми, они дают понять, что сами в предательстве не замешаны.
Обычная, и очень действенная уловка. Ведь ты испугался, повелитель?..
Уггам постоял, опершись о стол обеими руками. Затем подошел к выходу на балкон. Луна спряталась; белел край неподвижной цепи облаков. Внизу, в городе, в узких улочках царила тьма. Жители не зажигали света по приказу Уггама.
— Я отменю приказ и верну мечи в оружейни, — сказал Уггам.
— Поздно, — возразил Хуараго. — Проезжая по городу, я видел груженые подводы. Да и потом… Что толку? Монахи вряд ли понимают, что души их уже проданы. Хуссарабы прорвутся, и монахи не смогут ни помочь орде, ни помешать…
Мельком взглянув на согбенную фигуру Хуараго, Уггам сказал, слегка повысив голос:
— Предатели все равно должны быть наказаны. Я вызову сюда Маттуахага и закую в цепи. Пусть говорит с этим пленным послом весь остаток своей жизни.
В глазах Хуараго вспыхнул интерес:
— Посол еще жив?
— Не знаю. По-моему, да…
— Прости, повелитель, но ведь это — наш шанс. Хуссарабы берегут своих послов и ради спасения их жизней, бывает, отменяют сражения… Так было в долине Тобарры, на севере, когда орда обтекла маленький городок Вайаспарру, отказавшись от штурма. Жители взяли в заложники хуссарабских послов и пригрозили казнить их… Впрочем, несколько месяцев спустя Вайаспарра была взята и разрушена до основания.
— О чем ты? — Уггам шагнул к Хуараго. — Ты хочешь сказать, что я ради спасения своей жизни…
— О, еще раз прости! Ты неправильно понял меня. Я хочу сказать, что могло бы быть хуже. Пусть здравствует посол — как дополнительный козырь в борьбе с ордой. Пусть Маттуахаг через странствующих монахов-отщепенцев сносится с кааном; ты можешь воспользоваться этим каналом и сделать так, чтобы хуссарабы не узнали ничего важного, а получали ложные известия. Например, что войск у тебя гораздо больше, чем есть на самом деле. Это позволит выиграть время… Что же касается предательства… У тебя всегда есть возможность отдать приказ — и мои люди отправят предателя на другой борт земли, в объятия Намуххи…
НУАННА
Траурная процессия вошла в Нуанну по Царской дороге, с востока. На протяжении последних нескольких миль вдоль дороги стояло охранение; солдаты выстроились и на улицах Нуанны, и когда катафалк с гробом проезжал мимо, они салютовали поднятыми щитами.
Позади охранения толпились нуаннийцы. Они показывали пальцами на ехавшего перед катафалком начальника агемы. У него была черная повязка вокруг обнаженной головы, и черный конский хвост за плечом, и плащ с черной каймой. Нуаннийские женщины приподымали покрывала с голов, мальчишки шныряли в толпе, водонос, несмотря на торжественность момента, продолжал кричать, предлагая воду, пронзительно и протяжно.
На площади перед дворцом жрецов оцепление стояло в несколько рядов, и все-таки с трудом сдерживало многотысячную толпу.
Зрелище было в новинку — аххумы еще никогда не устраивали столь пышных похорон.