— Все спокойно, повелитель, — ответил бородатый десятник.
Они обошли четыре поста, стоявших возле входов в подземелье.
Входы были забраны специально устроенными деревянными щитами.
— Никто не открывал эти входы?
— Нет, господин. Нам приказано не касаться их.
— Почему? — поинтересовался Крисс.
— Говорят, что за ними прячутся тени жрецов, господин, — спокойно ответил десятник.
— Это глупые слухи, — сердито сказал Ашуаг. — Неужели каулы верят им?
Десятник слегка замялся и ответил не сразу:
— Мы выполняем приказы и верим тем, кто их отдает.
— Кто же тогда распускает слухи?
— В свободное от службы время о чем только не говорят солдаты, господин…
— Ты умен, — надменно сказал Ашуаг и десятник опустил глаза. — Но, может быть, слухам есть иные причины, кроме безделья?
Не дождавшись ответа, он повернулся к стоявшим поблизости стражникам.
— Эй вы! Давно служите в гвардии?
— Оба шли с войском от самого Ушагана, — вставил десятник.
— Я спрашиваю не у тебя!.. — Ашуаг вновь повернулся к страже.
— Я хочу знать, не слышали ли вы что-нибудь подозрительное или, может быть, видели что-то, чему не придали значение?
Один из каулов поклонился:
— Слышали, господин. Каждый из нас что-нибудь, да слышал. Здесь, возле входов в подземный мир, чего только не услышишь…
— И что же слышал ты?
— Я слышал голос моей матери, господин.
— Что ты городишь? — воскликнул десятник, но замер, повинуясь жесту Ашуага.
— Матери? Твоей собственной матери? Каулки?
— Так, господин.
— А где твоя мать? В Ушагане или, может быть, в Аммахаго?
— Ее нет, господин. Она, названная Доброй, присоединилась к тем, кто ушел навсегда.
— Она умерла? Когда?
— Давно, господин. Почти двадцать лет тому назад. Я был еще несмышленым мальчишкой.
Ашуаг поманил пальцем стражника и тихо сказал:
— Если ты лжешь, тебя накажут. Если говоришь правду, запомни: больше ты никогда и никому не скажешь об этом. Все понял?
— Все, господин.
Тогда Ашуаг и Крисс заняли места в одной из каменных ниш, где было устроено что-то вроде временного караульного помещения, и стали по одному допрашивать всех каулов, дежуривших здесь в этот час.
Десятника отослали, допрос велся с глазу на глаз.
Выяснилось, что практически каждый из стражников слышал голоса давно умерших родных и знакомых. Это открытие так поразило Ашуага, что он решил немедленно допросить всю караульную сотню.
Они поднялись наверх и приступили к делу. Допрос продолжался до самого утра. А спустя несколько часов, когда горячее нуаннийское солнце выбелило исполинские стены дворца, вся сотня была снята с охраны. В спешном порядке каулам приказано было сесть на коней и отправиться на западную границу, на реку Чанд.
Для охраны была призвана сотня бессмертных, которую, впрочем, уже вечером сменила другая сотня.
Исключением были лишь глухонемые личные стражники царя и царицы, оставшиеся на своем месте — и то лишь потому, что их смена неизбежно вызвала бы недовольство и вопросы самого Аххага.
В эти передвижения был посвящен и Ассим, темник, командовавший оставшимися в Нуанне войсками.
В конце концов, чтобы не тасовать бесконечно стражей, увеличивая тем самым круг посвященных, было решено перевести вниз, на охрану подземелий, часть глухонемых телохранителей Аххага, с остальной же стражи взять клятву молчания.
Хируан, осмотревший маленького Аххага, сказал, что попробует помочь, но в разговоре с Криссом с глазу на глаз лишь покачал головой:
— Я думаю, что дворец — не место для маленького царевича.
Здесь властвуют духи.
— Я это уже слышал от тебя, — сказал Крисс. — Я помню все, что ты говорил нам о вашей религии. О человеческих жертвах подземному богу — пожирателю младенцев, который живет в воде.
Но как мне убедить Аххага покинуть дворец?
— Боюсь, что никто уже не сможет убедить его, — ответил Хируан. — Он стал пленником Хааха. Он жаждет бессмертия.
— Значит, он решил найти Воду Богов, о которой ты говорил?
— Да. И он найдет эту воду. Но вода дарует ему не жизнь, а смерть.
Киаттец побледнел и отшатнулся.
— Что ты болтаешь, старый хитрец?
Хируан молчал, сложив, по обыкновению, руки на груди.
ЭДАРК
На несколько дней город был предан разграблению, и дни эти для жителей Суэ стали, казалось, одной сплошной, бесконечной ночью.
И самому Нгару победа ударила в голову не хуже выдержанного данахского вина: Нгар пьянствовал во дворце, не слушая осторожных тысячников. Приходя иногда в себя, он выходил из внутренних покоев и покачиваясь, держась за колонну, мочился на беломраморные ступени.
Тем временем отряд, посланный к Данаху, возвратился с тревожными сведениями: в столице стоит сильное войско, его предводитель, Эдарк, рвется в бой, и лишь приказ князя Руэна удерживает его от выступления.
Впрочем, не сегодня-завтра данахцы выйдут из крепости — у них достаточно сил, чтобы напасть на войско аххумов, утомленное пьянством и развратом.
Во время одного из пиров Иггар стал похваляться своими победами и храбростью своих воинов. Нгар поймал его на слове:
— Ты справился бы с конницей Эдарка?
— Конечно, если бы, кроме тысячи бессмертных, мне были бы переданы все вспомогательные войска и конница!
— Ты получишь, что просишь. — Нгар находился в том состоянии, когда после нескольких дней пьянства люди перестают пьянеть и не могут протрезветь. — И выйдешь к Данаху, на север. Более того, я передам тебе еще несколько сотен бессмертных из тысяч Даггара и Агара. Но если Эдарк разобьет тебя…
— Повелитель! — вскочил Иггар, расплескав вино. — Прикажи, и я разделаюсь с этим негодяем, возомнившим, будто его сборище можно назвать войском!
— Иггар! — сказал Даггар с укоризной. — Ты хочешь разделить наше войско. Ты можешь погубить его! Разве намутские кочевники разучились воевать? Вспомни, Иггар!
— Я все помню! — Иггар подбоченился под одобрительным взглядом Нгара. — А разве аххумы никогда не побеждали намутцев? Пора смирить их гордость раз и навсегда!
Войско Иггара вышло на рассвете. Суэ, разграбленный и оскверненный, остался позади. Иггар двинулся по дороге, петлявшей среди холмов и терявшейся в туманной дымке, в которой маячили невысокие Террасовые горы.
Войско выглядело жалко: бессмертные были основательно утомлены несколькими днями, проведенными в Суэ. Иггар в устрашающем трехрогом шлеме, снятом когда-то с отсеченной самим Иггаром головы шестого таосского короля, был сумрачен и молчалив. Он уже раскаивался в своем хвастовстве: об Эдарке и его храбрости и хитрости он знал не понаслышке.
Еще в боях за Алабары Иггару пришлось испытать на себе все коварство Эдарка, и лишь вовремя подоспевшая помощь спасла тогда тысячу Иггара от гибели.
И сейчас, гоня от себя воспоминания, связанные с неистовым Эдарком, Иггар мрачнел все больше и больше.
Вечером, на привале, ему доложили, что не вернулся один из конных отрядов, посланных в поиск.
— Большой отряд?
— Тридцать всадников, господин, — доложил сотник Маган, исполнявший обязанности заместителя Иггара.
— Ты думаешь, они заблудились?
— Думаю, что нелегко заблудиться в этих холмах. Если только скакать несколько часов с завязанными глазами.
Иггар ничего не сказал. Но приказал на ночь усилить караулы.
С рассветом войско снялось и снова двинулось на север.
Снова влево и вправо по ходу движения были посланы в поиск отряды. И к вечеру вновь сообщили, что иные из них не вернулись.
Между тем дорога стала круче и первая цепь Террасовых гор нависла прямо над головами, а за нею поднималась вторая, за которой стоял город-крепость Данах.
Иггар велел строить лагерь по всем правилам — с насыпными валами и укрытиями для стражи, а сам в сопровождении свиты помчался вверх, к перевалу.