Маленький скучный мир, похожий на шкатулку полную женских безделушек, кричит на разные голоса, хрипит от боли, мечется, ища спасения. Куда бежать, запертому между четырёх стен? Всхлипывает, плюясь смердящей влагой колдовское зеркало далайна, и на берег лезет живущая по ту сторону древняя жуть - многорукий бог, добрейший Ёроол-Гуй, повелитель мира, задавленный много лет назад злым колдуном илбэчем. Кричали запертые в игрушечный мир люди, мчались по тэсэгам, пытаясь скрыться от ненасытной алчности голодного бога, хрипели, умирая в его заботливых руках. Что из того, что мир игрушечный - люди в нём настоящие и более чем настоящий божественный аппетит. Не так говорили о Ёроол-Гуе скорые на забывчивость люди, где он, многозаботливый бог? - о своей утробе заботится. Одна бабка Яавдай говорит правду и за то прозвана илбэчкой.
Ёортон впервые видел такое в забавном несуществующем мирке, где он привык бесцельно и безмятежно гулять, не особо задумываясь, что с ним происходит. Теперь он стоял в полной растерянности и лишь, когда кривые, как болотные коряги, руки потянулись к нему, он, опомнившись, кинулся бежать, хотя и видел, что не успеет сделать и трёх шагов. Но неожиданно от первого же толчка земля осталась далеко внизу, и он облаком летучего пламени проскользнул между дрожащими от жадного нетерпения конечностями пирующего бога и взвихрился под самые облака.
"Сон! Это сон! - вспыхнула радостная догадка. - Во сне я могу всё! Я умею летать, я могу победить кого угодно, даже самого Ёроол-Гуя! Это замечательный сон!"
Ёортон сделал круг под самым небом, едва не касаясь тёмных ночных облаков, и с высоты оглядел свой мир. Мир казался ещё меньше, чем виделось в прошлые разы, вернее, в нём было меньше земли. Почти всё пространство занимало живое, неспокойное и недоброе зеркало далайна, и лишь восемь квадратиков суши лепились друг к другу, окружённые со всех сторон густой влагой.
"А ведь там негде спрятаться от Ёроол-Гуя! - вспомнил Ёортон рассказы бабки. - На этой земле многорукий бог может достать до любого места."
Оставляя искрящийся след, Ёортон спикировал с высоты и встал на холодном камне в своём привычном облике. Неподалёку на соседнем оройхоне ёзрал бесчисленными руками легендарный повелитель мира. Рядом в темноте возились люди - те, кто ночевал здесь, и кто сумел вырваться с обречённого оройхона. Из тьмы доносились плач и проклятия - вряд ли эти отрывистые звуки были благодарственными молитвами.
"А ведь для них это не сон, а правда," - отчётливо подумал Ёортон.
Он выпрямился и, жалея, что в руках нет подаренного отцом копья, пошёл туда, где плясали видимые даже в темноте синевато-светящиеся щупальцы Ёроол-Гуя. Не колеблясь, Ёортон перешагнул узкий, заметный лишь своей прямизной поребрик,, через который не смел перешагнуть всемогущий Ёроол-Гуй. Юный охотник шёл сразиться с многоруким богом и навеки свергнуть его в бездну, из которой тот выполз. Ёортон не сомневался в успехе, когда человек знает, что происходящее всего-лишь сновидение, - он непобедим.
Живущий самостоятельной жизнью тонкий, призрачно мерцающий отросток на конце одной из рук дёрнулся ему навстречу и впился в щёку загнутым когтем. Острая, несоразмерная ране боль пронзила Ёортона. Он рванулся, отчаянно пытаясь обернуться огнём и улететь изо сна, оказавшимся вовсе не таким радостным. Прикосновение Ёроол-Гуя было нестерпимо холодным, холодней льда, холодный воды, выступившей поверх проруби, холодней зимнего ветра с колючей позёмкой снега. Никакой огонь не мог выдержать этого холода, но всё же пламя, бледное и несогревающее, вспыхнуло на миг, и Ёортон, сорвавшись с зацепившего его крючка, покатился по камням, больно ударился о стену и осознал себя в тёмном каменном мешке на Заболотном Угорье, где они с Таалай скрывались от неизвестной, но всё же вполне человеческой опасности.
Пещера была пуста, один из колючих кустов выдернут, сквозь отверстие трудно протискивался свет. Смертельно болела правая щека. Боль колотилась под глазам, в скуле, отдавала в висок и затылок. Ёортон чувствовал, как опухоль раздаётся вширь, залепляя глаз.
"Это был сон, - убеждал Ёортон сам себя, - я во сне ударился о камень. Надо вставать, искать Таалай - куда она умотала одна?
Боль мутила сознание, Ёортону лишь казалось, будто он встаёт и отправляется на поиски запропавшей девчонки. Привёл его в себя шорох. Скудный свет померк, в отверстие просунулась Таалай.
- Вот он где!.. - плачущим шёпотом выкрикнула она. - Куда ты запропал? Я тебя целое утро ищу. Проснулась, а тебя нету, один жанч остался. Что я охотникам отвечу, что не уследила за тобой, да?
У Ёортона не было сил отвечать.
Таалай подошла ближе, глянула ему в лицо, охнула удивлённо и испуганно.
- Ну и рыло у тебя! Где ты так? Тебя ядовитка укусила или зогг. Надо яд высосать.
- Это Ёроол-Гуй ударил, - через силу выдавил Ёортон.
Таалай припала губами к ране, стараясь высосать яд, но вскрикнув, отшатнулась. Ядовитая горечь ошпарила её рот. Ни змеиная отрава, ни яд чёрного паука не были способны так жечь.
- Не надо. Это Ёроол-Гуй, - снова пробормотал Ёортон.
- Молчи, - невнятно выговорила Таалай и упрямо прижалась ртом к его щеке.
Она уже знала, что её ждёт, и даже не вздрогнула, когда её захлестнула чудовищная боль. Было нальзя даже до скрипа сжать зубы, Таалай отрывалась от раны только чтобы сплюнуть на сторону высосанную заразу. А перед глазами вращались чёрные разводы, пух язык и не слушались затвердевшие губы...
Ёортон не очнулся, он силком выдрался из беспамятства. Его подгоняла мысль, что нельзя так просто лежать, надо что-то делать. Таалай скорчилась рядом, ткнувшись лицом в камень. Ёортон нащупал охотничью сумку, вытащил завёрнутый в змеиную кожу комочек благоуханной смолы туйвана. Прозрачная камедь, плывущая с ветвей царского дерева, лечила раны, унимала воспаления и была лучшим противоядием, какое только можно представить. Охотники задорого покупали ароматические комочки у земледельцев и старались всегда носить с собой.
Ёортон взял берестяную чашечку, изготовленную вчера Таалай, плеснул немного воды, бросил туда разом всю камедь. Перемешал воду, отщипнул от разбухшего комка небольшую часть и принялся размазывать по чужой одеревеневшей щеке. Его скорчило от новой боли, но это была боль очнувшейся плоти - значит, лекарство действовало.
С чашкой в руках Ёортон повернулся к Таалай:
- Прополощи рот.
Таалай не отвечала.
Ёортон приподнял Таалай, надавив сбоку, разжал стиснутые зубы и принялся пальцами размазывать по дёснам и распухшему языку остатки смолы. Таалай застонала, закаченные глаза, блеснув белками вернулись из-под полуопущенных век.
- Рот прополощи, - старательно настаивал Ёортон.
Таалай глядела на него и, кажется, ничего не понимала. Ёортон запрокинул безвольно качнувшуюся голову и попытался влить раствор между лиловых распухших губ. Таалай слабо дёрнулась и невнятно выдавила:
- Бой-но...
- Надо, - твердил Ёортон, борясь с новым приступом дурноты. - Это лекарство.
Таалай наклонилась к чашке, но вздувшийся язык не давал глотнуть. Тогда Ёортон вновь опустил девочку на землю и, отжав язык пальцем, принялся тонкой струйкой вливать лекарство. Таалай закашлялась и немного пришла в себя. Она сумела сплюнуть липкую тягучую слюну и промыть ошпаренный рот остатками лекарственногоо раствора. Боль медленно отступала, хотя у обоих кружилась голова и бил озноб, словно они на сильном морозе провалились в незамерзающее болотное окно.
- Жаль больше туйвана нет, - посетовал Ёортон.
- У мэна эшть, - сумела выговорить Таалай.
Она стащила с шеи шнурок, на котором висел маленький костяной амулетик. Внутри полой косточки лежал крошечный комочек смолы. Такие обереги надевали детям, чтобы росли здоровыми. Запах туйвана отгоняет всякую порчу. Ёортон, радуясь, что предусмотрительно запас воды, растворил целебную крупинку и аккуратно разделил настой на две части, оставив половину на завтра. Ёортон ещё раз промыл язву на щеке, Таалай уже сама прополоскала рот. Их обоих по-прежнему била дрожь, мёртвый холод отравы сковывал движения. Ёортон подумал, что надо бы плюнуть на предосторожности и разжечь огонь, но сил уже не было.