Сигиец молчал, спокойно пережевывая мясо и не обращая внимания на две пары глаз, прикованных к нему. Однако многозначительная тишина все же быстро надоела ему. Он распрямил спину, взглянул сперва на Бруно, потом на Кассана. Маэстро, памятуя, на что способны острые предметы в руках сигийца, торопливо уставился в тарелку, исполняя данное самому себе обещание не злить его. Кассан лишь усмехнулся, подкручивая черный ус. Глаз не отвел. Сельджаарец вообще был едва ли не первым, кто умудрялся выдержать немигающий взгляд «покойника».
— Мои соболезнования, — пробормотал Маэстро, считая своим долгом разрядить обстановку.
— Чему соболезновать? — усмехнулся Кассан. — Курзан мне не брат и не друг. По-хорошему, я его не сильно жаловал. Уж очень он быстро лег под «Вюрт Гевюрце» в свое время, чуть ли не первым к ним прибежал, едва они открыли в Анрии свою компанию. Мы тогда по глупости смеялись, а потом нам стало не до смеха, когда свободная торговля почти встала. Когда нам не оставили выбора, кроме как тоже лечь под «вюртов» или заняться чем-нибудь другим. Они сожрали практически всех, а тех, кто отказался объединиться с ними, вышибли с рынка. Кое-кого в буквальном смысле, — добавил Кассан, зло скривив лицо. — Поэтому… — он вдруг повеселел, — хоть меня сожрут за такое духи Эджи, но Альджар не видит! Я искренне рад, что кто-то поднасрал «вюртам». Хотя бы таким способом. Не знаю, кто и зачем отправил Курзана в Фара-Азлия, но могу сказать ему только спасибо, а при случае помолюсь за него…
Сигиец дожевал последний кусок, отложил вилку и нож, отодвинул пустую тарелку, залпом запил вином, поднялся из-за стола и молча вышел из гостиной. Бруно проводил его взглядом. Кассан насадил на вилку кусок баранины и принялся разглядывать, уделяя ей все свое внимание.
— Это не он, — убежденно соврал Маэстро. Зачем и почему — сам не понял. Просто почему-то испытал такую потребность.
— Конечно, — усмехнулся сельджаарец и отправил кусок мяса в рот. — Зачем бы ему убивать моего конкурента? Я же его не просил, клянусь Альджаром.
— А если бы просил?
— Тогда, — пожал плечами Кассан, — я бы не стал делать вид, что верю тебе, сади́к Барун.
Бруно вздрогнул и невольно посмотрел на распахнутую дверь, в которую вышел сигиец.
— Кто же он на самом деле такой? — пробормотал Маэстро, почесывая за ухом.
— Лахди́, — сказал Кассан.
Бруно наморщил лоб, пытаясь оживить в памяти кабирские слова, не связанные с указанием дороги и подать во имя человеколюбия.
— Это значит «никто», — великодушно подсказал Кассан, избавляя его от умственного напряжения. — Видимо, по его разумению, это все объясняет, а большего о себе он никогда и не говорил. Отец, наверно, о чем-то догадывался, но не считал нужным делиться догадками с сыновьями. Даже с Ассамом, а уж его-то он держал в курсе всех своих дел и мыслей. Лично я, и не только я, сперва считал, — рассмеялся сельджаарец, — что Ранхар — фарих-хадай.
— Кто?
Кассан обвел глазами гостиную, словно подсказка была где-то совсем рядом, затем задумался, нахмурив брови.
— Ну… — он пощелкал пальцами, — как бы тебе объяснить… Фарих-хадай — это такой… иблис холодных песков. Вернее, прислужник иблисов, когда-то бывший человеком. Говорят, если пережить страшную потерю, отчаяться до предела возможного, возвести за обиды страшную хулу на Альджара, да так, что отвернется даже Он, коварные духи Эджи подкрадываются к такому человеку и обещают забрать боль и все горести. Если человек глуп и слаб и ведется на лживые обещания, прислужники Эджи действительно забирают его страдания. Вместе с душой, — зловеще сверкнул глазами Кассан. — И делают его фарих-хадай — зловещей тенью в человечьем облике, которая уже не живет, но и умереть не может, словно голодный гуль, поджидающий неосторожных путников в пустыне. Только вместо плоти фарих пожирает душу, чтобы заполнить пустоту внутри себя. Он вечно голоден, бродит по холодным пескам в тщетной надежде вернуть то, что у него забрали обманом, но чем больше душ фарих пожрет, тем сильнее становится его голод. А бывает так, что фарих идет на службу духам Эджи и тогда становится джами́ — про́клятым слугой, наделенным силой иблисов, отвергнутым Альджаром нечестивцем, неутомимым охотником, сборщиком падших душ и верным гончим псом, загоняющим жертву, на которую укажут хозяева из Фара-Азлия.