— Номер в нашей гостинице стоит восемьдесят крон в сутки.
— Ой, бл… — поперхнулся олух и, отдышавшись, просипел, выпучив круглые глаза: — Сколько?
— Это номер с минимальными удобствами, — добавил швейцар.
— Господи прости! — запричитал Штизель. — А с этими, как его… скока ж тогда стоит?
— До пятисот крон, — ответил швейцар, словно это было само собой разумеющееся.
— Ох, мать моя… — олух взялся за голову, в которой явно не умещалось, что такое вообще возможно. — И че? Много желающих?
— Изрядно, — кивнул швейцар, расслабившись из-за маленькой победы.
Впрочем, он тут же собрался, поскольку к «Империи» подкатила дорогая карета, запряженная парой чистокровных негальцев. Швейцар вытянулся, выпятил грудь и направил все силы на то, чтобы больше не обращать на олуха внимание. Задача оказалась невыполнимой.
— Это ж кому такие деньжищи-то девать некуда, а? — посетовал олух.
— Лучшим людям.
Мимо промчалась пара взявшихся ниоткуда слуг. Штизель внимательно проследил за ними взглядом. Один подбежал к двери кареты, чинно открыл ее. Из кабины неторопливо и величественно выплыл модный дорогой черный цилиндр, за которым последовал такой же сюртук, ценой минимум вполовину Флахланда, и изящная трость. Другой слуга услужливо поклонился.
— Это они-то, что ли, лучшие? — многозначительно хмыкнул олух, глядя в спину сюртука, хозяйски указывающего слугам на закрепленный на крыше кареты багаж.
Швейцар промолчал. Он нервничал. Следовало бы послать надоедливого олуха, чтобы тот одним своим видом не позорил гостиницу перед уважаемым человеком, но он почему-то не мог этого сделать. Все равно, что пнуть назойливого в своем добродушии щенка.
— Какие ж они лучшие-то? — покачал головой олух. — Столько честным трудом за век не заработать! Небось, и колдунов у себя привечаете?
— Для официальных представителей Ложи у нас всегда открыты двери.
— Ну вот они, ваши лучшие люди, — брезгливо отмахнулся Штизель. — Небось шуму от них, гари, вони…
— Простите, хэрр Штизель, но обсуждать наших постояльцев не входит в мои обязанности. Если честно, я бы вам не рекомендовал вовсе обсуждать официальных представителей Ложи. И вообще… — швейцар хотел вежливо, но решительно прервать недозволенный разговор, однако олух резко обернулся инагло перебил:
— А я че? Я ниче, я ж просто так… Хороший ты, смотрю, мужик, исполнительный, — вздохнул он сочувственно. — Небось, хорошо здесь устроился, а? Работа вроде непыльная, наверно, и платят, раз пятьсот крон за день с лучших людей берут.
Швейцар позволил себе короткий, ничего не выражающий взгляд.
— А, понятно, — невесело улыбнулся Штизель с еще большим сочувствием, проявив поразительную для олуха догадливость. — А я вот только что из Ортшафта приехал — слыхал о таком? — ищу вот, куда податься. Подумал, может, вам смышленые парни нужны…
— На вашем месте я бы попробовал устроиться на фабрику. Там всегда нужны смышленые парни.
— А на какую, не подскажешь?
— На любую, хэрр Штизель, — процедил сквозь зубы швейцар, теряя терпение: слуги уже открепили тяжелый чемодан и сняли его с крыши.
— А, ну спасибо за совет! — радостно протянул олух и даже наконец-то отступил на шаг, но тут же остановился. — Тебя как звать-то?
— Отто, — представился швейцар. Он был готов на все, лишь бы избавиться от настырного олуха.
Кучер, получив щедрые чаевые, хлестнул негальцев вожжами, и карета двинулась вверх по Имперскому проспекту.
Штизель сосредоточенно поскреб лоб, внимательно разглядывая каменное лицо привратника.
— А ты, часом, не тетки Марты сын, а? — с надеждой поинтересовался олух. — Лицо у тебя знакомое…
— Нет, — шикнул швейцар. Половина Флахланда уже шла к дверям, постукивая о мостовую тростью в такт своим хозяйским шагам. Чемодан следовал за ним.
— А, ну извиняй, — примирительно поднял руки. — Попутал. А так-то очень похож. И тоже Отто звать. Ну, бывай, — помахал он на прощание. — Буду мимо проходить — загляну. А как разбогатею — обязательно на денек у вас поселюсь. В лучшей комнате для лучшего человека!
— Доброго дня, хэрр Штизель, — выдавил из себя швейцар.
Олух улыбнулся самой искренней и открытой улыбкой наивного, добродушного идиота, бодро развернулся и…
Со всего маху врезался в половину Флахланда. Швейцар напрягся до дрожи, предвкушая вечерний строгий выговор и вычеты из жалования.