— Я не ждал тебя сегодня, — сухо сказал Морэ, пристально разглядывая ван Геера выцветшими глазами.
— Кое-что изменилось, — не менее сухо отозвался чародей.
Жан Морэ был невысок, щупл и сутул. В поредевших кучерявых волосах обильно проступала седина, на морщинистом лице с впалыми глазами отпечатался след усталости и болезни. Левая рука, которую он тщательно прятал за спиной, ощутимо дрожала — следствие перенесенного пять лет назад удара. Если бы посторонний взглянул на этих двух людей, то решил бы, что они одного возраста. Однако Жану Морэ не было еще и сорока.
— Что ж, проходи, — сказал он и отступил вглубь единственной комнаты, кутаясь в старый линялый халат.
Ван Геер переступил порог, инстинктивно пригнув голову.
В квартире из раза в раз ничего не менялось: все те же скрипучие дощатые полы, заваленные бумагами, все тот же одинокий стол, заваленный бумагами, та же неубранная кровать, на которой, кажется, даже ни разу не менялось постельное белье. Тот же древний приоткрытый шкаф, из которого выглядывают поеденные молью и временем камзолы, которые считались в Сирэ скромными, а теперь больше походили на непогребенные трупы прошлого.
Сейчас Жан Морэ посвящал все свое время написанию трудов, не менее популярных, чем во времена его молодости. Конечно, после смерти он не мог писать под своим именем, отчего среди почитателей довольно быстро нашлись те, кто гордо именовал себя идейными наследниками и приемниками великого революционера. Кое-кто не считал зазорным взять авторство очередного воззвания к свержению коронованных тиранов на себя. В таких случаях самозванец подвергался жесткой критике за переиначивание и непонимание идей великого Жана Морэ. Ван Геер находил это забавным. Сам будучи мертвецом, он тоже испытывал это странное чувство неловкости за человечество: стоит лишь умереть, но продолжить то, чем занимался, как тут же найдется толпа знатоков, которые заявят, что покойник, будь он жив, никогда бы такого не сделал, и не нужно порочить его доброе имя неубедительным подражанием.
— Что же изменилось? — спросил Морэ, запирая дверь на крепкие засовы. Ван Геер приставил трость к голой стене.
— Наши ряды пустеют, — ответил он и снял цилиндр, пригладил оставшиеся по краям лысины волосы.
Морэ заложил левую руку за спину. Несмотря на болезни и слабость, он продолжал по привычке держаться так, словно выступал перед заседанием парламента или с пылом изобличал преступления духовенства и аристократии перед народом. Для полного соответствия с картинным образом не хватало разве что парика.
Морэ задумчиво кивнул и жестом пригласил ван Геера к столу, взглядом указал на стул, а сам тяжело дохромал до кровати и сел на край, жмурясь от боли. Охромел Морэ еще в двадцать шестом году при штурме баррикады во время Майского переворота, однако упрямо отказывался от костылей все эти годы, всем своим видом выказывая, что даже пуля предателей революции не способна сломить и остановить его. Пожалуй, он оставался единственным, кого ван Геер действительно уважал. Морэ не только пачкал бумагу в промышленных масштабах, но и сам, лично, со знаменем в руках шел в первых рядах и вел за собой воодушевленную толпу. Жаль, теперь он всего лишь тень при былых заслугах.
— Неужели революционный запал иссяк? — с трудом вытянув раненую ногу, возмутился Морэ. — И это в такой ответственный момент?
Ван Геер бросил перчатки в цилиндр, сел на стул, мельком глянул на лист бумаги с по нескольку раз перечеркнутым и заляпанным чернильными кляксами воззванием. Бегло пересчитал скомканные, разбросанные по полу и порванные в клочья страницы, которые Морэ счел совсем уж никудышными. Похоже, великий революционер страдал сегодня от измены ветреной Музы.
— С запалом-то все в порядке, — перевел на него взгляд ван Геер. — Просто нас вдруг стало несколько меньше. Зюдвинд, Ашграу и Финстер покинули нас.
Морэ пригладил растрепанные волосы, запоздало вспомнил об измазанных чернилами пальцах, отер их о полу халата. Левая рука вздрогнула чуть сильнее обычного.
— Что же вынудило их так поступить? — Морэ сунул ее в карман.
— Смерть, — ответил ван Геер, не скрывая насмешки.
— Смерть во славу революции — славная смерть, — гордо вздернул небритый подбородок Морэ.
— А если я скажу, что революция тут может быть вовсе ни при чем? — усмехнулся чародей.
— Что ты имеешь в виду?
Ван Геер откинулся на спинку скрипучего стула, вытянул ноги, поставил локоть на край стола.
— Я только что приехал из столицы, — немного помолчав, начал он, — и буквально с порога меня огорошили известием, что наш товарищ Саид ар Курзан мертв.
— Да, я уже знаю, — поджал губы Морэ. — Новость удручающая. Но…
— После этого известия, — перебил его ван Геер, — мне рассказали, что меня разыскивает некий человек. А еще что Финстер до сих пор не приехал в Анрию. Это натолкнуло меня на некие подозрения, после чего я отобедал в «Пранзочене» с нашими… вынужденными друзьями.
Морэ с натугой переставил увечную ногу поудобнее, болезненно морщась.
— Я им не доверяю, — прохрипел он. — Не понимаю, почему мы до сих пор их терпим.
— Они полезны, — небрежно отмахнулся ван Геер и надменно усмехнулся: — Их хозяева считают, что используют нас в своих целях, не стоит рушить их иллюзии раньше времени. К тому же, — он наставил палец, — именно наши вынужденные друзья поведали мне, что Зюдвинд, Ашграу и Финстер убиты в Шамсите. Ах да, Карим ар Курзан тоже мертв.
Морэ побарабанил пальцами по колену больной ноги. Больше всего в ван Геере раздражала его манера общения, из-за которой мало кто в действительности понимал, что испытывает этот двуличный чародей на самом деле. Он мог вспыхнуть по ничтожному поводу, мог с каменным лицом принять оскорбление, мог смеяться над катастрофой или впасть в уныние из-за испачканного башмака.
— Это точно? — вздохнул Морэ.
— Если верить ван Бледу, — чародей нагло заглянул в исписанный лист на столе, — он стоял в стороне и смотрел, пока кто-то резал наших товарищей одного за другим.
— И после этого…
— Ему отдали такое распоряжение, — усмехнулся ван Геер.
Морэ нервно дернул шеей, поправил ворот несвежей рубашки под халатом.
— Мы отдали ему другое распоряжение, — упрямо возразил он. — Мы направили его в Шамсит, чтобы он проконтролировал Финстера, который в последнее время проявлял подозрительную нелояльность нашим идеям. Если ты не забыл…
— Я ничего не забыл, — холодно перебил его чародей и цинично улыбнулся: — Это ты, похоже, забыл, что в нашей партии последнее слово отнюдь не за нами. Это он настоял на том, чтобы в Шамсит отправился именно ван Блед, хотя мы отводили его кандидатуру. Это он заменил наши инструкции своими, не поставив нас в известность.
Морэ поджал губы и не стал скрывать дрожащую руку, которой потер грудь в области сердца.
— Ты знаешь, почему? — тяжело дыша, спросил личный враг ландрийских королей.
— Нет, — цокнул языком ван Геер. — Он не отчитывается ни передо мной, ни перед кем бы то ни было еще. Он делает то, что считает нужным. В этот раз он счел, что нужно отдать пятерых наших товарищей на растерзание нашим врагам.
Морэ упрямо замотал головой:
— Я не понимаю…
— Я тоже, друг мой, я тоже.
Морэ подскочил с кровати, не обращая внимания на боль. Заложил руку за спину, прошелся по комнате взад-вперед. Походка была неуклюжей, но это не мешало Морэ выступать перед парламентом. Даже если в зале заседал всего один человек.
— Лёсеньян — верный сын революции, — остановившись, провозгласил Морэ. — Я еще не встречал кого-то, кто был бы предан и верен делу свержения тирании сильнее, чем он. Он — пример для всех нас. А теперь ты обвиняешь его в том, что он замыслил предательство?
Ван Геер спокойно вытерпел обращенный на него гневный, требовательный взгляд, вальяжно устроившись на стуле.