— И кто же обвиняет меня в безумии? — то ли закашлял, то ли засмеялся Машиах. — Ты, сын мой? Тот, кто неразумно цепляется за старое и готов повторять одно и то же из раза в раз, из раза в раз в надежде, что что-то изменится? Иронично.
— Я рад, что тебя это развеселило, — мрачно отозвался ван Геер. — А теперь, — он отпустил Лерера, отошел назад, — будь так любезен, уйди. Исчезни. Из остатков уважения я даю тебе такую возможность. Если ты уйдешь сейчас, добровольно, навсегда останешься верным товарищем в нашей памяти. Если откажешься…
— Не откажусь, сын мой, — заверил Машиах, потирая шею. — Почему я должен отказываться? Ты так убедительно намекнул, что не желаешь меня больше видеть. Объяснил, что знаешь лучше, что нужно вам и сам во всем разберешься. Ты прекрасно знаешь, что межличностные конфликты не интересуют меня и никогда не интересовали. Всего хорошего, — кивнул он, спокойно повернулся к ван Гееру спиной и зашагал в темноту.
Чародея пробила нервная дрожь. Все было слишком просто.
— Да, кстати, — Лерер вдруг остановился. — Из остатков уважения, быть может, ты разрешишь мне незаметно, молча, хотя бы из угла понаблюдать за вашими начинаниями? В конце концов, мне любопытно, что будет, если на каплю замысла добавить четыре унции человеческих возможностей. Замысел у вас есть, и он в любом случае приведет к результату. А вот к какому именно, уже зависит от ваших возможностей и точности ваших расчетов.
— Нет, — сухо ответил ван Геер.
— Очень жаль. Ну что ж, — беззаботно пожал плечами Машиах, — бывает.
Все слишком просто, думал ван Геер, глядя на беззащитную спину своего учителя, так не может быть. Ты не можешь просто уйти. Ты что-то замыслил, я знаю это.
Рука сама сжалась в кулак. Чародей сосредоточился на шее Лерера.
А затем «ударил».
Машиах лишь небрежно отмахнулся. Горло ван Геера сдавили тиски, перекрывая воздух, лишая возможности двигаться. Лерер медленно обернулся — на его лице застыло выражение искренней скорби.
— А вот это, сын мой, делать не стоило, — нравоучительно заметил он, и ван Геер провалился в пустоту.
Очнулся ван Геер в полной темноте. Сперва он решил, что ослеп, однако когда сознание прояснилось, понял, что глаза закрывает тугая повязка.
— Знаешь, что печалит меня в человеческой природе больше всего? — нравоучительным тоном заговорил Лерер, едва Артур пришел в себя. Наверняка еще и расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину. — Эта странная склонность человека судить обо всем и обо всех по себе. Неумение смотреть на окружающую действительность объективно, отринув свои предубеждения. Умный человек окружен скрытым смыслом и тайнами, которые он пытается постигнуть. Глупый — глупостью, в которой незачем разбираться. Трусливый — убежден, что все в этом мире делается из страха. Подлый — из подлости. Алчный боится, что каждый алчет богатств. А подозрительный… О, подозрительный человек всегда и во всем ищет подвох, злой умысел и обман. Ему сложно просто принять, что что-то может произойти так, как просто происходит, без подвоха и обмана. А что самое печальное, в мире таких людей искренность считается самой грубой и отвратительной ложью. Но искренность помогает подтолкнуть подлых, глупых, подозрительных и алчных людей на необдуманные, но закономерные и предсказуемые поступки, свойственные их натуре. Тебе даже ничего не нужно для того делать — всего лишь быть искренним.
Если бы ван Геер и захотел возразить, все равно бы не вышло — он не мог не то что пошевелиться, язык во рту отказывался повиноваться.
— Как алчный человек, — продолжил Машиах нравоучительную лекцию, — ты испугался, что я не позволю тебе отнять мою якобы власть, которой ты так жаждал. Твоя подозрительность не позволила принять, что я просто ухожу. Как человек трусливый, ты испугался удара в спину и ударил в спину первым, на что толкнула тебя подлость. Заметь, — Лерер сделал паузу, во время которых обычно нравоучительно наставлял палец, — я не назвал тебя глупым, потому что ты не глупец. Ты алчный и бесчестный подлец, но глупцом ты никогда не был. Однако предсказуемость порочной человеческой натуры все же оказалась сильнее и не удержала тебя от глупости.
Машиах приблизился, его голос зазвучал почти в упор:
— Думаешь, я обиделся? Думаешь, я тебя ненавижу? Уверяю, это неправда. Ты — мой ученик, а каждого ученика рано или поздно посещает крамольная мысль, что вот сейчас, в этот самый момент, он наконец-то превзошел своего учителя во всем, и что настала пора избавиться от постороннего влияния, мешающего расправить плечи. Печальный, но закономерный, предсказуемый и неизбежный итог. Даже Святой Арриан, самый верный и преданный ученик Единого, покинул своего учителя и обрек его на сожжение язычниками. — Машиах вздохнул. — Очень жаль, что ты решил избавиться от моего влияния таким необдуманным и недальновидным способом.
Лерер отступил, вновь начал тихо вышагивать перед ван Геером.
— Я готов простить человеку все: сомнения, нерешительность, трусость, глупость, жестокость, невежество, жадность, — заговорил он вновь после недолгого молчания. — Но вот что я никогда не прощу, так это предательство. Что хуже всего, ты предал меня не по своей воле. Ты стал лишь орудием в руках других предателей, которые в силу невежества и глупости своей испугались за жизни и поспешили избавиться от угрозы, за которую сочли меня. Но поскольку смелости им никогда бы не хватило, они заложили семена сомнения в твой разум, которые взошли на благодатной почве подозрительности. Предатели уже понесли справедливое наказание. И ты тоже будешь наказан.
Ван Геер вздрогнул, вдруг осознав, что стал безвольной пешкой в заранее спланированной игре и выполнил лишь то, что от него требовалось для победы в очередной партии.
— Не переживай, сын мой, ты не умрешь, — ободрил его Машиах, заботливо похлопав по плечу. — По крайней мере, не сейчас. Я не настолько расточителен, а ты слишком ценный материал, чтобы просто выбросить тебя. Ты еще сослужишь свою службу. Возвращайся в Анрию. Занимайся тем, что тебе так по сердцу. Я тоже скоро туда приеду, как только закончу свои дела здесь. Понимаешь ли, любопытство — мое самое уязвимое место. Не могу отказать себе в удовольствии и не понаблюдать за вами.
Ван Геер облизнул пересохшие губы.
— Ты не отпустишь меня, — прохрипел он, морщась от боли в горле. — Ты не допускаешь ошибок.
— О, сын мой! — мученически простонал Машиах. — Конечно же, я тебя отпущу! Скажу даже больше, я не вспомню об этом мелком недоразумении, из-за которого мы едва не разругались сегодня. Да и ты, ты, сын мой, тоже о нем не вспомнишь. Эрвин! Эрвин, мальчик мой, подойди, пожалуйста.
Чьи-то шаги отозвались гулким эхом в каменных стенах.
— К сожалению, ты не видишь его, но я все равно представлю вас друг другу, — воодушевленно сообщил Машиах. — Эрвин, знакомься: Артур ван Геер. Артур, это Эрвин Месмер, мой новый ученик. Когда-нибудь, в один прекрасный день он тоже решит, что превзошел учителя во всем, но искренне надеюсь, что этот день настанет нескоро. Кстати, очень талантливый молодой человек. И я, пожалуй, оставлю вас наедине, чтобы вы узнали друг друга получше.
Лба ван Геера коснулись губы.
— Прощай, сын мой, — грустно сказал Машиах. — Не думаю, что мы когда-нибудь еще с тобой встретимся.
Он ушел, чародей почувствовал это. Наступила напряженная тишина, в которой слишком неожиданно и громко прозвучали слова, произнесенные Эрвином Месмером:
— Постарайся расслабиться и ни о чем не думать. Так тебе будет легче.
А потом в мозг ван Геера вгрызлось тупое сверло пронзительной боли.
Ночной сторож сада герцогини Анны заворочался на импровизированной койке в сторожке, продрал глаза и сел, широко зевая. За долгие годы службы его организм привык обходиться без часов и просыпаться в строго назначенное время — на рассвете, чтобы совершить обход и открыть запертые на ночь ворота. Такое поразительное умение надежно оберегало сторожа, и за десять лет он еще ни разу не попался спящим на посту. Хозяева сада, конечно, переживали за древние скульптуры, но не настолько, чтобы подниматься среди ночи с уютной постели и проверять добросовестность работника.