Старик выбрался из сторожки, кутаясь в старую шинель, зябко поежился и потянул носом еще прохладный, свежий анрийский воздух, пропитанный сыростью предрассветного тумана. Где-то на аллее в густых кронах тополей и кленов все еще пел соловей. Шелестела листва на легком ветру. День обещался быть теплым и погожим.
Сторож потер глаз, завернул за сторожку по малой нужде, а потом отправился в обход.
Он привычно бродил по аллеям и с плохо скрываемым возмущением разглядывал мраморные статуи голых мужчин, женщин, детей, животных, а иногда дикой, почти дьявольской помеси голых людей с животными: у кого-то были звериные головы, у кого-то — звериными были иные примечательные и не очень части тела. Язычники, что с них еще взять. Сторож доживал шестой десяток, был отставным солдатом и пламенным ваарианнином, и языческий разврат больно задевал его чувства, поэтому он почти с благосклонностью относился к мраморным мужикам с козлиными копытами или львицам с женскими головами — хотя бы срам шерстью прикрыт.
Выйдя на дальнюю аллею, самую тенистую во всем саду, куда обычно благородные господа забредали разве что во время полуденного зноя, сторож вдруг остановился и потер глаза кулаками. Не помогло: из тумана по-прежнему проступала черная человеческая фигура, сидящая на скамейке под дубом.
Сторож выпятил впалую грудь, напуская грозный вид, и решительно зашагал по дорожке, хрустя гравием под сапогами.
Он приблизился к нарушителю, сурово взглянул на него из-под бровей. Невольно отвлекся на мраморную статую на постаменте рядом со скамейкой — обнаженную женщину с птичьими крыльями, стоявшую на одной ноге и как будто готовившуюся упорхнуть. Наверняка, то была давно мертвая языческая богиня с вычурным илойским именем, но сторож называл ее просто «Голая баба с сиськами и крыльями» и каждый раз желал ей уж наконец-то взлететь с постамента и успешно не вернуться, чтобы не смущала своим бесстыжим мраморным хозяйством честной народ.
Сторож раскрыл было беззубый рот, но не окликнул нарушителя, лишь нахмурился и подозрительно присмотрелся внимательнее. Смотрел долго, с минуту, не меньше, прежде чем со страхом понял, что нарушитель как будто и не дышит. Не то чтобы сторожа пугал мертвец на скамейке, просто ему очень не хотелось объяснять начальству, как покойник пробрался в запертый на ночь сад и почему испустил дух именно здесь.
Сторож подкрался к мертвецу и осторожно протянул морщинистую руку, чтобы ткнуть в плечо.
Покойник внезапно распахнул веки и цепко впился в старика взглядом, словно только и ждал, когда тот захочет его растормошить. В тумане могло показаться, что вместо глаз у покойника лишь пустые бельма.
— Мать твою ети! Свят-свят! — отпрянул сторож, осеняя себя спасительным святым пламенем.
Покойник моргнул, прищурился, изучая перепуганного старика. Затем молча встал, развернулся и зашагал по гравиевой дорожке, не издавая ни звука и растворяясь в утреннем тумане.
Сторож посмотрел вслед, просеменил к скамейке, сел, потер глаза, а потом огладил седую бороду, крепко задумываясь: не привиделся ли ему поутру старый герцог, которого, по слухам, утопил любовник распутной герцогини в здешнем пруду, и не пора ли завязывать с чаркой на ночь для согрева?
Глава 17
Бруно потянулся, чтобы почесаться за ухом, но вовремя одернул руку и сунул ее в карман. На лбу у него уже не было написано, что он нищий из Модера, но от старой привычки чесаться на нервах стоило все же избавиться и вести себя спокойно, непринужденно. Учитывая, что стоял Бруно на Тресковой напротив ломбарда Толстого Тома в обществе сигийца. А сигиец, как Маэстро уже успел убедиться, если отправляется на встречу с кем-нибудь, то завтрашние газеты обязательно разразятся сенсационными новостями об очередной жертве дерзкого убийцы, растворяющегося в воздухе.
Бруно чувствовал себя неуютно. Он не понимал, откуда взялось такое предчувствие, неумолимо перерастающее в уверенность, что очень скоро, возможно, уже даже завтра, придется обходить стороной не только Модер с окрестностями, но и Новый Риназхайм, а это уже практически треть Анрии.
Маэстро сунул в рот сигару и чиркнул спичкой. К курению он пристрастился еще на флоте, но, оказавшись на берегу, Бруно довольно редко удавалось раздобыть табаку. Разве что когда у пьяных матросов случался приступ щедрости. Сейчас же, когда вдруг появились деньги, он не отказал себе в удовольствии купить пару-тройку сигар. Маэстро планировал растянуть их на несколько дней, однако, стоя напротив ломбарда Толстого Тома, испытывал острую потребность закурить.
— Слушай, а оно точно того стоит? — спросил Бруно, выпуская дым.
— Что? — отвлекся от разглядывания ломбарда сигиец.
Он избавился от кабирского мундира, оделся вполне по-ландрийски, правда, выделяться в толпе все равно не прекратил. Тяжелый кожаный плащ и треугольная шляпа, снятая с головы Кристофа, делали его слишком старомодным для нынешнего века. Однако смена одежды удивительно преобразила и самого сигийца: теперь он больше не походил ни на кабирца, ни на сельджаарца, ни на гутунийца. Его физиономия тоже стала вполне себе ландрийской. Такие загорелые рожи можно встретить в Анрии на каждом углу, но чаще всего на рынках выбивающими «ренту» с лоточников и мелких лавочников.
— Ну, — Бруно глубоко затянулся, — разумно ли ссориться с риназхаймскими? Я понимаю, ты слегка того и тебе все равно, но…
— Нужен меч, — сказал сигиец.
— Ага, именно поэтому ты не взял с собой деньги? — нервно усмехнулся Бруно, стряхнув пепел.
— Он не собирался его продавать.
Маэстро отучился подвергать безапелляционные заявления сигийца сомнению.
— Но ты меч все равно заберешь, так?
— Да.
— Ясно, — вздохнул Бруно. — Ты какие цветы любишь?
— Что?
— Не подумай, — примирительно поднял руку Маэстро. — Я просто интересуюсь, какие тебе цветочки на могилку приносить? Мне-то все равно, — пожал плечами Бруно, — меня утопят. А вот тебя где-нибудь закопают… ну, то, что от тебя останется.
— Это была шутка? — спросил сигиец.
— Хотелось бы. — Бруно выпустил в алеющее закатное небо ароматный дым. — Да, боюсь, нет.
Сигиец не отреагировал, вновь повернулся к ломбарду, а потом шагнул с тротуара на дорогу.
— Будь здесь, — сказал он, не оборачиваясь.
— Ага, — сплюнул табачную горечь Бруно, — да куда уж я денусь-то. Кроме как на тот свет, — добавил он шепотом.
Маэстро отрешенно проследил, как сигиец переходит пустую дорогу, затем оглянулся по сторонам. На углу дома в конце улицы собиралась подозрительная компания. Честных анрийцев к закату на Тресковой почти не осталось, однако она и не думала пустеть. Просто на смену честным анрийцам выходили обычные.
Бруно отошел к стене неказистого двухэтажного дома, прижался спиной к облупившейся кирпичной кладке, затянулся сигарой. Задрав голову вверх, он выпустил в небо табачный дым, взглянул на открытое окно на втором этаже, откуда доносились приглушенные отголоски семейной ссоры. Немного подумав, Бруно отступил на пару шагов в сторону, вновь запрокинул голову. На карнизе крыши собиралась стайка голубей. Маэстро любил летучих крыс разве что в жареном виде, поэтому сдвинулся еще дальше, а потом и вовсе подпер собой угол дома и принялся терпеливо ждать, надеясь, что сигиец не станет долго затягивать свою деловую встречу.
Томас Швенкен весь день был на взводе, поэтому, когда услышал, как задрожала запертая на ключ входная дверь, нервно подпрыгнул в своем закутке за решеткой. Пара ребят ван дер Вриза, отиравшихся в ломбарде, спокойствие не обеспечивала, хотя Виго и оставил их с четкой и определенной целью. Швенкена они на дух не переносили, Швенкен на дух не переносил их, поэтому атмосфера в ломбарде царила напряженная. К тому же мрачные головорезы распугали всех клиентов, день не принес никакой прибыли, да и вечер обещался быть не самым приятным. Илой уже десять раз успел пожалеть, что вообще согласился на это, но просьбам Адольфа Штерка, даже если они исходят от посредников, не отказывают.