Кхарн рассмеялся; его хохот ударами поршней прокатился по яме, но в следующий же миг он оказался на расстоянии вытянутой руки от Сигизмунда, а рёв Пожирателя Миров сменился угрожающим хрипом.
— Я не потерплю насмешек, Храмовник. — Лицо Кхарна исказилось в ужасающей гримасе с широко раскрытыми глазами и диким оскалом. — Это наша земля, понимаешь? Ты понимаешь это? Песок, на котором ты стоишь, пропитан кровью моих братьев. Мы были псами, но сейчас мы не идиоты. Ты на нашей земле. Она взрастила меня, взрастила всех нас, и никто не смеет надо мной насмехаться.
Сигизмунд вытащил меч из песка, сменил хватку и затем протянул его Кхарну рукоятью вперёд.
— Это меч защитника клятв моего легиона. Кузнеца, что выковал его, убили жестокие господа. Теперь этот клинок несёт мою волю. Это мой меч, Кхарн. Прими его на этом песке.
Кхарн уставился на рукоять меча, его лицо внезапно застыло в нерешительности.
— Я не потерплю насмешек, — продолжил Сигизмунд.
Кхарн посмотрел на него, взял меч и поднял клинок, осмотрев покрытую рябью сталь.
— Оставь его себе, — наконец ответил Кхарн и вонзил меч обратно в землю, провернув лезвие. — Мне нравится моё оружие, да и от того, что ты будешь сражаться незнакомым клинком, будет только хуже.
Кхарн оглянулся на ближайшего из Пожирателей Миров через плечо:
— Скралок, брат, подыщи-ка себе другого напарника. Делаварус, ты — с чёрным рыцарем из Седьмого. — Кхарн повернулся, сел на скамью и принялся рассматривать цепи, наполовину обвивавшие его запястья.
Делаварус подошёл к Сигизмунду. Из-за шлема-собачьей морды выражение лица триария Пожирателей Миров невозможно было разглядеть.
— Держись за мной, подобно тени, — прорычал он. — Я не собираюсь таскать тебя по яме и не дам тебе запятнать мой послужной список. Усёк? Здесь ты не капитан и никем не командуешь. Ты — лишь воин, связанный со мной, а я — с тобой, к добру или худу.
— Понятно, — сказал Сигизмунд и повернулся в сторону Кхарна. Тот по-прежнему приковывал клинок к руке. Сигизмунд также потянулся за цепями.
Кхарн посмотрел на руку Храмовника, а затем ему в глаза. Кожа вокруг правого глаза Пожирателя Миров постоянно подёргивалась.
— Можно и мне? — попросил Сигизмунд, не опуская руки. — Мне бы не хотелось выронить меч в первой же схватке.
— Первой? — переспросил Кхарн. — Кто сказал, что ты пройдёшь хотя бы одну?
Сигизмунд пожал плечами.
Кхарн медленно вздохнул.
— Знаешь, что-то мне подсказывает, что я пожалею об этом. — Он покачал головой и размотал цепь, свисавшую с его правого запястья. — Держи. — Он протянул звенья Сигизмунду. Храмовник принял их и начал наматывать на правое предплечье. Стоявший рядом Делаварус принялся раскручивать на цепи метеоритный молот так, что тяжёлый металлический шар свистел, рассекая воздух.
Кхарн поднялся и вместе со Скралоком перешёл на противоположную сторону ямы. Двери в стенах арены закрылись. Зал заполнила гудящая тишина. Сигизмунд наконец приковал цепь к мечу и бросил взгляд на Делаваруса. Шлем-собачья морда кивнул. Кхарн повернулся лицом к соперникам, его вечно подёргивающиеся мышцы внезапно замерли. Сигизмунд поднял меч и коснулся им лба.
Затем арену заполнил рёв, звон цепей и лязг сталкивающейся стали — настало время мышц и крови.
— Вы восхищаетесь ими? — поинтересовался Фосс. — Я имею в виду Пожирателей Миров. Вы восхищаетесь ими. Признаться, я в замешательстве. По вашим рассказы и по тому, что я знаю о вашем послужном списке и послужном списке вашего легиона, я считаю вас благородным человеком, который не видит славы ни в войне, ни в смерти. Но при этом вы называете братьями воинов легиона, не раз подвергавшегося порицанию за свои методы ведения войн. Нет ли здесь противоречия?
— Они оступились, — ответил Храмовник.
— Но ведь с другой стороны, ваша неприязнь к Повелителям Ночи VIII легиона чувствуется даже в тех немногих замечаниях, которыми вы поделились. Их так же осуждали за жестокость и бесчеловечность. Но о них-то вы бы не сказали «оступились»; и что-то мне подсказывает — вы ни за что на свете не назовёте Повелителей Ночи своими братьями.
По лицу Сигизмунда пробежала тень.
— Деяния сами по себе не несут большого смысла. Их причина — вот что по-настоящему важно.
Восемь