На палубе стол заставлен закусками. Уезжающие и провожающие усаживаются.
С полчаса веселого общения, легкой болтовни, хлопанья пробок и звона стаканов, затем пять минут более серьезного разговора, а там поспешные пожатия рук, и все быстро торопятся в лодку; вот она уже отваливает с криками: "Прощайте! Добрый путь!"
"Кондор", распустив паруса, повернул нос к Золотым Воротам. С рейда его уже не видно, он вышел в пролив, а оттуда двинется по широкому лиману.
Дующий с запада ветер преграждает ему путь, и он целый день вынужден лавировать, чтобы пройти те восемь миль мелководного пролива, который соединяет Сан-Франциско с Тихим океаном.
Солнце было на закате, когда "Кондор", минуя старый испанский форт, вышел в открытое море. Солнце, поднявшееся сегодня утром из-за Монте-Диабло, садится за Фарралонскими островами. Не успело оно до половины скрыться в голубом просторе, как "Кондор" обошел Тюленью Скалу и направил свой курс на вест-зюйд-вест.
Вечером подул ветер с берега. Подобрав одни паруса и распустив другие, матросы управляются с ним.
Наступает время вечерней вахты от шести до восьми. Матросы собрались на верхней палубе и весело болтают у люка. Кое-кто стоит в стороне, у бортов, устремив прощальный взгляд на землю. В нем не сожаление о том, что они покидают ее, а скорее радость. Многим из экипажа есть за что благодарить судьбу, находясь на чилийском корабле, подальше от края, где их существование закончилось бы тюрьмой.
В море их лица производят более приятное впечатление, чем когда они только что появились на палубе "Кондора". Глядя на них и на те два прекрасные создания, что находятся вместе с ними на корабле, невольно приходит в голову мысль о том, как несообразно и как, может быть, ненадежно такое товарищество. Точно две райские птички заключены в одну клетку с тиграми, волками и гиенами.
Но райские птички и не беспокоятся об этом, как не беспокоится никто на корабле. Стоя за компасом и опершись руками на борт, они, не отрываясь, смотрят на вершину холма, которая скроется из их глаз, как только сядет солнце.
Какое-то время они молчали. Потом Иньеса сказала:
- Я знаю, тетя, о чем ты думаешь.
- Неужели? Ну-ка, скажи.
- Смотришь на ту вдали виднеющуюся возвышенность и думаешь, как бы ты хотела еще раз взойти на ее вершину и не одна, а с кем-нибудь рядом. Скажи, я угадала?
- Нет, это твои собственные мысли, племянница.
- Согласна. Ну, надеюсь, ты хоть думаешь о чем-то приятном?
- Только отчасти. Меня гложут другие мысли, которыми я могу с тобой поделиться.
- Какие же?
- Очень неприятные.
- Опять ты печалишься об этом. Я не хочу даже думать на этот счет.
- Ты слишком спокойно ко всему относишься. Неужели твое самолюбие не задевает, что твой жених вдруг уезжает таким образом. Ни письма, ни слова... Пресвятая Дева! Это не только нелюбезно, это просто жестоко!
- Но нам прислали поклон в письме к папе. Что еще нужно? Кто думает о поклонах?
- Какой-нибудь поденщик и тот иначе простится со своей босоногой возлюбленной.
- Почем ты знаешь? Может, они и пытались что-нибудь сделать, но не удалось. Я уверена, что да, иначе с какой бы стати стали стучаться в дверь? Американец, что сторожит дом, рассказывал дедушке, что четыре человека приходили в ту ночь, как мы уехали. Один, должно быть, и был послан офицерами, а другие пришли с ним за компанию. Из-за его небрежности мы не получили наших писем. Если же они и не были написаны, то, значит, не было времени. Во всяком случае, мы все это узнаем, когда встретимся в Кадисе.
- А когда мы встретимся, я потребую от Эдуарда объяснений.
- Не сомневаюсь, что ты будешь удовлетворена. Кстати, тебя не настораживает то, что все это время мы не видели и не слышали наших калифорнийских рыцарей? Это очень странно.
- Действительно, странно, - согласилась Кармен. - Ума не приложу, куда они девались? После того дня мы о них не слышали ни слова.
- А кто-то о них слышал, Кармен.
- Кто?
- Дедушка.
- Почему ты так думаешь, Иньеса?
- Кое-что я слышала, когда он разговаривал с английским матросом, который у нас на корабле. Я даже уверена, что Крожер в письме к нему упоминал о Ларе и Кальдероне. Дедушка, кажется, желает сохранить эти сведения в тайне от нас. Надо попробовать узнать это у матроса.
- Ты очень сообразительна, племянница. Попробуем. Кажется, Эдуард спас этому человеку жизнь. Какой это был благородный, смелый поступок! А все-таки я сержусь на него за то, что он со мной так простился. Я не успокоюсь, пока не увижу его перед собой на коленях и пока он не оправдается. Это ему придется сделать в Кадисе.
- Честно говоря, я тоже сначала немножко сердилась, но, подумав, я поняла, что все это не просто так, что на это есть причины, и мы напрасно злимся на них. Я не буду упрекать своего милого ни в чем.
- Ты слишком легко прощаешь, - я так не могу.
- Нет, и ты можешь. Посмотри на тот холм, вспомни приятные часы, которые мы провели там, и ты станешь так же снисходительна, как и я.
Кармен повиновалась и опять устремила свой взор к месту, вызывающему самые сладостные воспоминания. И пока она смотрела на него, тень спала с ее лица и сменилась улыбкой, которая обещает прощение тому, кто ее обидел своим невниманием.
Обе молча смотрят на далекую вершину, а море и берег тем временем сливаются. Земли уже не видно.
Прощай, Калифорния!
XXXVII. Татуировка, которая нуждается в исправлении
Течение Великого океана очень напоминает Гольфстрим. Оно проходит мимо Алеутских островов, по направлению к востоку, упирается в остров Ванкувер, отсюда уходит к югу, вдоль берега Калифорнии образует полукруг, похожий на подкову, и вновь направляется назад к центральной части моря, омывая на своем пути Сандвичевы острова.
Благодаря этому корабль, отправившийся из Сан-Франциско в Гонолулу, может пользоваться этим течением. А если еще и ветер благоприятен, то он быстро совершит свой переход.
И то и другое способствовало быстрому передвижению "Крестоносца", и военный фрегат, идущий к Сандвичевым островам, достиг их очень скоро.