Я поспешил надеть вторые наушники.
Сигналы набегали один на другой, высота менялась, и это походило на какую-то мелодию. Громкость была не больше обычной, но звуки обрели небывалую до тех пор выразительность, походили на стрекот и жужжание тысячи насекомых. С нашей земной музыкой это не имело ничего общего, но все же в этих звуках была какая-то своя красота и в то же время нечто торжественно-грозное, так что мы, слушая, затаили дыхание. Через три минуты все кончилось. Не возобновились и обычные сигналы... Ничего, кроме великой тишины, лишь временами нарушаемой шумами помех. Будто в космосе захлопнулись огромные черные ворота.
- Что это было? - прошептал Крюгер, после того как мы, подавленные услышанным, некоторое время просидели в молчании.
- Наверное, помехи, вызванные волнами другой длины. Так называемая музыка сфер. Надо проверить аппаратуру, - попытался я найти объяснение.
Но Крюгер отрицательно покачал головой.
- Нет, - возразил он с выражением уверенности и воодушевления на лице, - нет, это их гимн!
Переубедить его было невозможно.
Я выключил приемник, - давно уже миновала полночь. Крюгер, в полном молчании, долго смотрел вверх, на сияющие звезды. Потом заговорил и развил целую теорию о жизни неизвестных существ, о их общественном строе и государственной системе.
- Знаете ли, господин профессор (он окончательно закрепил за мной это звание), мой старик уверен, что у них должна царить великая справедливость, хотя бы потому, что войны они больше не хотят. Нечто вроде социализма! - Крюгер склонился ко мне ближе. - У старика-то моего, видите ли, убеждения довольно левые... А сейчас, после их гимна, я и сам начинаю верить, что мой отец прав.
Я осуждающе покачал головой: "Ах, Крюгер! Вы, значит, и отцу все рассказали?"
Крюгер в смущении отвернулся и стал возиться с аппаратурой. Мое же мнение насчет высказанного Крюгером...
Доктор Бендер!
Вчера разразился грандиозный скандал: у меня отобрали мою рукопись. Отчасти по моей собственной вине, потому что предоставленные мне льготы сделали меня слишком дерзким и самоуверенным. Вместо того чтобы прекратить работу под утро, я спокойно продолжал писать и слишком поздно заметил идущего по коридору доктора Бендера. Из каких соображений ему вздумалось нанести мне визит еще до завтрака, не знаю. Во всяком случае, дверь в палату распахнулась в момент, когда я еще отчаянно пытался спрятать рукопись в постели. Один из листков при этом выпал и порхнул на пол.
В палате зажегся свет. "Доброе утро!"- приветствовал я врача как можно более невинно.
Однако доктор Бендер успел заметить листок: ничто не ускользает от его внимания. Он поднял листок и некоторое время рассматривал его, нахмурив лоб, а сестра, его обязательная спутница, застыла в дверях как изваяние.
- Смею ли спросить, господин доктор Вульф, что это значит? - проговорил он наконец, сделав строгое лицо, и показал мне печатный штамп вверху листка -"Университетская психиатрическая клиника".
- Ах, это сущие пустяки: я просто старался скоротать время,- ответил я и попытался обезоружить врача улыбкой.
- У вас есть еще такие листки? - продолжал он допрос.
Отпираться не имело никакого смысла, и я вытащил все остальные страницы из-под одеяла, чтобы избавить и его, и себя от неприятной процедуры обыска. "Вот, пожалуйста", сказал я, протягивая ему листки.
Он просмотрел все и затем изрек в тоне председателя суда:
- Вы, конечно, отдаете себе отчет, господин доктор Вульф, что бумага эта составляет казенную собственность. Поскольку ваше состояние до какой-то степени снимает с вас ответственность, я не хочу ставить в известность о вашем поступке органы власти, но терпеть подобные вещи дальше я не намерен.
Он торжественно водрузил мою рукопись на поднос сестры и уже собирался уходить. Но тут мною овладел приступ ярости: еще одна конфискация - нет, это слишком!
- Требую, чтобы вы передали мою рукопись профессору! Пусть он решает, получить ли мне ее назад! - Я начал кричать: - Я просил у вас бумаги, но вы мне в ней отказали! Протестую!
- Успокойтесь. Сестра сейчас принесет вам пилюлю, - холодно ответил доктор Бендер. По легкому подергиванию его лица я понял, что он не вполне уверен в правильности своих действий. У меня осталась некоторая надежда.
И надежда меня не обманула. Под вечер в палату пришел профессор с моей рукописью в руках. Педантичное чиновничье усердие доктора Бендера на этот раз пошло мне на пользу: он и в самом деле передал рукопись своему шефу.
- Вам нравится делать сюрпризы, мой дорогой доктор Вульф, - обратился ко мне профессор полушутя, полусердито.Славный устроили вы спектакль! Но попрошу вас впредь пользоваться собственной бумагой. Я распорядился, чтобы вам дали возможность купить ее за ваш счет.
- Сколько стоит этот блокнот? Я заплачу за него, чтобы у доктора Вендора не было никаких неприятностей со стороны органов власти! Внизу, у швейцара, хранится мой бумажник, в нем еще девятнадцать марок семьдесят пфеннигов, - сделал я великодушный жест.
- Ну, хорошо, пусть будет так, - отмахнулся профессор, - похоже, что вы не очень-то жалуете доктора Бендера. А между тем вы к нему несправедливы. Доктор Бендер - очень исполнительный и добросовестный врач.
Истолковав мое молчание как несогласие с таким мнением, профессор бросил короткий взгляд в сторону двери и продолжал немного тише:
- Право же, вы к нему несправедливы. Его недостатком является только... ну, как бы это выразить?.. Видите ли, уже много лет он живет здесь, при больнице, отшельником: у него нет семьи, нет друзей. Как бы он выдержал такую жизнь, если бы не верил слепо в огромную важность своего дела? Внешний мир за пределами больницы виден ему будто сквозь узкое окно. По его мнению, это очень хорошо устроенный, очень справедливый мир.
- А по вашему мнению? - вставил я вопрос.
Но профессор сделал вид, что не слышит, и продолжал:
- Вы поставили доктора Бендера перед самой трудной задачей. Он же не в состоянии себе представить, что вас могли поместить сюда без достаточных к тому оснований. И если ему не удастся найти для вас удовлетворительный с медицинской точки зрения диагноз, то объяснить это он может лишь своей собственной медицинской некомпетентностью, а это для него самое мучительное. Тут мы с ним сильно отличаемся друг от друга; но я работаю врачом очень много лет, меня неудача подобного рода уже не огорчила бы. Я иногда пытался намекать доктору Бендеру, что во внешнем мире, за стенами больницы, может быть, и не все в таком идеальном порядке, как ему кажется... Но любую мою осторожную попытку в этом направлении он воспринимает с таким изумлением, даже ужасом, что я в интересах собственного положения сразу отказался от дальнейших попыток такого рода... ибо доктор Бендер вполне способен... действуя от чистого сердца и с полной уверенностью, что поступает честно... Впрочем, оставим эту тему, она, собственно, к делу не относится. По своей натуре он, в сущности, хороший малый, и ничего бы ему так не хотелось, как снискать уважение и любовь своих пациентов. В том, что это так плохо удается, заключается его великая трагедия. В своей рукописи вы изобразили его мастерски. К счастью, он не успел прочесть ее целиком, потому что по своей добросовестности немедленно принес ко мне в кабинет, хотя ему, конечно, ужасно хотелось добыть из ваших излияний на этих страницах какие-нич будь данные для диагноза. Итак, впредь только на своей собственной бумаге, смею вас просить!
Профессор положил рукопись ко мне на кровать. Уходя, он еще задержался в дверях.
- Большую часть я прочел. Прошу вас, вычеркните хотя бы название города, прежде чем давать кому-нибудь вашу рукопись для чтения или тем более для печати. Грюнбах почти никому не известен, но город X. знают все. С вашей стороны было очень любезно не увековечить моей фамилии, но все равно всякий сразу догадается, о ком речь... Уж прошу покорно, это мне отнюдь не улыбается!
Он шутливо пригрозил мне, затем его халат исчез за дверью. За то, что он так великодушно возвратил мне рукопись, я выполняю его желание и задним числом везде вычеркиваю на этих страницах название города. Меняю и некоторые фамилии. Моя история не станет от этого менее правдивой.