– Это просто черт знает что, – сказала Кристина, глядя в пространство.
Я удивилась такой неожиданной экспрессии, но оказалось, что Кристину возмущает не исчезновение моего мужа и даже не то, что нас того гляди выгонят из неоплаченной квартиры. В те дни, что я провела в бессильном вневременном беспамятстве, выискивая все возможные свои вины и казня себя за них, в России прошли очередные выборы. Прошли, как водится, криво, нечестно, фальшиво, и теперь мыслящие люди выражали возмущение их результатами. А кто у нас в России не мыслящий? Нет таких… Даже Кристина и та негодовала и собиралась завтра идти на Болотную площадь требовать справедливости. Потому что – ну нельзя же так! Сколько можно терпеть?
Терпеть Кристине, как девушке православной, полагалось пожизненно, а потом, вероятно, еще и посмертно. Но об этом я ей напоминать не стала.
– Коммунисты бузят? – поинтересовалась я, доставая коробку с рафинадом – единственное, что оставалось дома «из сладкого».
Красные, ну или какие там они были сейчас, дежурно возмущались действующей властью с девяносто первого года. Странно, что двадцать лет спустя это унылое, «без огонька» сопротивление сложившемуся порядку вещей вдруг взволновало передовых православных девушек.
– При чем здесь коммунисты? – спросила Кристина
Настал мой черед удивляться. Представления о российской политической жизни у меня были довольно смутные, но партий, могущих претендовать на большинство в Думе, традиционно было всего две.
Кристина назвала имена нескольких деятелей, числившихся в отечественном паноптикуме «либеральными». (Политические семена западной мысли в отечественной почве мутировали до неузнаваемости, порождая удивительные химеры вроде ЛДПР.) Партии, к которым они примыкали, стабильно набирали на выборах по полтора-два процента. Даже если предположить, что законная власть портила половину поданных бюллетеней, им в лучшем случае удалось бы подтянуться процентов до пяти, то есть выцарапать себе одно-два ничего не решающих места в Думе. Претендовать на большинство они не могли ни при каком раскладе. Единственной политической силой, которая действительно имела шанс перехватить влияние на парламент, были коммунисты. Я попыталась, как могла, объяснить это соседке.
Кристина выслушала меня, по-птичьи наклонив голову. Она не спорила. Но она определенно была уверена, что митинг не за коммунистов. Просто за честные выборы. За честность. Хорошие люди против плохих.
«Хорошие люди»… По моим ощущениям таковых в Москве едва ли хватило бы на вечеринку, не то что на многолюдный марш протеста.
– Ты пойдешь? – спросила она меня.
– Нет, – ответила я, наверное, слишком резко. – В понедельник хозяин приходит. Надо хотя бы балкон разгрести.
– Хочешь, я помогу?
– Не надо. – Я не хотела ее помощи.
– От Дмитрия Сергеевича никаких новостей…
Это был не вопрос, и я отвечать не стала.
– Надеюсь, у него все хорошо…
– Можешь даже не сомневаться.
Меня выводил из себя ее тоненький благоговейный голосок. Мне захотелось ее стукнуть. Сдернуть этот чертов платок и закричать: «Твой… мой Дмитрий Сергеевич бросил меня, предал всех вас! Почему ты продолжаешь беспокоиться не обо мне, не о себе, а о нем?!»
Кристина опустила голову и сильнее закуталась в шаль. Мне на секунду стало жалко ее. Мы были словно две горлицы, бьющиеся в одном силке и напрасно ранящие друг друга. Но злая темная обида давила на грудь, не давала дышать.
– И кстати, Дмитрий Сергеевич никогда не был сторонником выборов.
Кристина подняла руку, защищаясь:
– Конечно, я тоже за помазанника, за царя – сказала она, и было так мучительно увидеть на бледненьком некрасивом лице отблеск того огня, что когда-то опалил и меня. – Но если уж у нас нет помазанника, то пусть будут хотя бы честные выборы… – А вот это было уже что-то новое. Этого бы ты определенно не одобрил. Вот хорошо!
– Конечно, Кристина, тебе обязательно надо туда пойти, – сказала я.
Она чуть не расплакалась и стала взахлеб рассказывать, как ходила по Чистопрудному бульвару на прошлой неделе, какие там были замечательные люди, какие умные, живые, чувствующие лица… В ее глазах мелькало что-то похожее на счастье, бледное хрупкое счастье пичужки, прибившейся к новой стае…