Девушка снова заставила себя встать и побрела уже в противоположную сторону, теперь уже чуть более внимательно разглядывая землю под ногами. Еще одно такое падение и она точно сдастся на милость судьбе, что почти наверняка приведет ее к бесславной гибели.
Чем больше она думала о смерти и впадала в отчаяние, тем более оживлялся зверь, таившийся внутри.
«Мучительная смерть для безжалостной убийцы» - прошептал внутренний голос со странными, чуждыми интонациями. – «Заслуженное наказание, не считаешь?»
Какая-то часть Дэйдры считала именно так. Ее грудь все еще болела от фантомного следа ножа, пальцы горели так, словно их до сих пор обжигала горячая свежая кровь Шэйхарда. Тьма под внутренней поверхностью век пока не показывалась, но наверняка скоро обнаружит себя. Чтобы отвлечься, девушка попыталась припомнить карту, чтобы хоть немного сориентироваться в том, где может находиться. Однако гудящую голову пронизывал неприятный туман, сосредоточиться было решительно невозможно. Перед внутренним взглядом скользили смутные очертания холмов, реки, далекого теперь Утриэна чуть ниже, горы на северо-востоке и горы за проливом на западе. Кажется.
Река… восточнее холмов должна была быть река! Вряд ли лошадь успела забраться так глубоко на север, чтобы миновать ее русло и оказаться перед горами.
Мысли о реке, пусть даже с вонючей проклятой водой, снова пробудили в Дэйдре жажду и стремление продолжать двигаться. Сейчас, в таком состоянии, она даже примерно не могла прикинуть, сколько отделяет ее от желанной цели – день или, может, неделя пути пешком, но мысли об этом девушка старалась от себя отгонять, чувствуя, что шанс впасть в отчаяние слишком уж силен.
Так что она просто продолжила двигаться вперед.
Шаг за шагом.
Шаг за шагом…
К моменту, когда солнце опустилось за горизонт, Дэйдра едва ли успела преодолеть хоть сколько-нибудь приличное расстояние. Впереди все еще разворачивалась степь, а холмы позади, казалось, даже не думали уменьшаться в размерах или отдаляться. Зато она успела несколько раз опуститься на землю, чтобы передохнуть, с каждым разом поднимаясь со все большим трудом. Жажда стала настолько сильной, что она даже попыталась жевать траву, лишь бы выдавить из нее хоть сколько-нибудь влаги. Однако все зря. Растения были жесткими и безвкусными, словно бумага, хотя тщательно прожеванная кашица все же смогла немного увлажнить язык и заставить уменьшиться припухлость.
Чем плотнее становилась окутывающая Дэйдру ночная тьма, тем больше оживлялась тьма внутренняя. По-хорошему, ей бы сейчас опасаться хищников, ядовитых растений или степняков, но вместо этого девушка боялась того, что таилось внутри нее. Тело расходилось и стало чуть более послушным, усталость заглушала боль и холод, однако на смену этому приходило нечто куда более зловещее.
Поднявшийся ветер пронизывал бредущую и шатающуюся девушку почти насквозь, заставляя обхватить себя руками и сжиматься в попытках сохранить хоть какую-то кроху тепла. Дэйдра так и не нашла своего плаща, хотя не очень-то и старалась, а теперь искренне жалела о подобном упущении. Даже двигаться было холодно, что и говорить о том, когда она присядет передохнуть или попытается уснуть.
Дэйдра вскинула голову, борясь с усталостью и накатывающим страхом. Почти полная луна возвышалась над головой холодным безучастным наблюдателем, разливая свой серебристый свет по поверхности степной травы, легкими волнами колышущимися на ветру. Шорох казался низким гулом, рычанием спящего зверя, скорее ощущаемым кожей, нежели слышимым. И хотя запах запекшейся крови источало ее собственное тело, а особенно сломанный нос, он казался девушке весьма уместным в этом жутком месте.
В какой-то момент Дэйдра стала замечать, что прежде темно-зеленая, теперь трава стала казаться синеватой, с серебристой каемкой по верхнему краю, мерцавшей и переливавшейся при каждом движении. Чем больше девушка на нее смотрела, тем более зыбким становился окружающий пейзаж. А потом мир вдруг на мгновение померк и опрокинулся.
Дэйдра пришла в себя под утро, в самый темный и самый холодный час. Одежду и спутанные, грязные волосы покрывала легкая изморозь, лицо же словно горело. Тело била мелкая дрожь. Онемение уменьшило болезненность, но лучше от этого не стало. Видимо, замерзнув, она пыталась свернуться клубочком, но изломанная, израненная плоть оказалась не в состоянии даже на столь несущественный подвиг. Получившаяся в итоге поза оказалась до странности неудобной.