Отец сидел, широкоплечий, с густой расчесанной частым гребнем бородой, со светло-русыми волосами, в которых еще не пробивалась седина, и хотя говорил он о том, что всякому здесь было известно, никто не осмеливался его перебить. Но вот он стал рассказывать о том, что случилось этим летом, как бились они под стенами самого большого города англов Лунденбурга10, как два раза приступали к стенам и два раза отступали и как бились за мосты на реке Темзе. Тут все уже совсем затаили дыхание – никто не хотел пропустить ни одного слова. Только иногда тишина прерывалась одобрительными возгласами, когда в рассказе кто-то из наших воинов сражал какого-нибудь особенно опасного противника. Потом отец рассказал, как вожди совещались и как решили уйти от Лунденбурга на юг и начать разорять тамошнее побережье.
– И вот как-то утром сидим мы в нашем стане, осаждая небольшой городок саксов, и тут видим: к нам идет множество людей в странных одеждах, – продолжал отец. – Мы поначалу подумали, что король Эдальрод решил напустить на нас колдунов, раз уж войско его разбегается, как только увидит нашу стену щитов. Но затем наши конные окружили колдунов, и те оказались священниками Белого Христа, которых конунг Эдальрод послал к нам говорить о мире. Тут уж мы обрадовались, потому как решили, что о серебре говорить со священниками намного легче, чем с бывалыми воинами. Но не тут-то было! Священники оказались жадными, как гномы. Дни шли за днями, а мы все никак не могли прийти к согласию – ведь торговаться приходилось за каждую марку. Под конец конунг Свейн сказал, что его воины готовы в тот же день снова уйти в набег на земли конунга Эдальрода и велел седлать коней. Он сказал, что, по слухам, в землях западных саксов остались еще монастыри, в которых давно не молились северные мореходы. Только тогда священники согласились заплатить дань, приличную для таких бывалых воинов, как мы. И всего вышло шестнадцать тысяч марок чистейшего серебра!
Тут раздались довольные крики, а иные завистливо цокали языками. Но отец продолжил:
– Но и тут священники взяли свое. Конунг Свейн, едва получив нашу долю, сразу отправился домой, а Олаф сын Трюггви попал под их чары и согласился принять веру в Белого Христа. Он остался зимовать в Англии, и его люди говорили, что до весны немало серебра, что им заплатили, перекочует обратно в руки саксов.
Тут опять встал Гудмунд из Бовенсе:
– Скажи, Харальд, верно ли говорят, что земли в Англии плодородны, а зима намного мягче, чем у нас?
– Это правда, Гудмунд, каждый из нас охотно поменял бы свой надел здесь на такой же надел в Англии, – ответил отец.
– Тогда скажи, Харальд, не было бы мудрее брать с англов не серебро, а землю, как делали наши прадеды при сыновьях Рагнара?
Гудмунд вспомнил о том, что происходило больше ста лет назад, когда далекие предки нашего конунга Свейна, сыновья Рагнара Кожаные Штаны, захватили три из четырех королевств в Англии. Многие бонды из наших мест переселились тогда в Йорвик и в земли восточных англов. Да только потом все их владения снова попали под руку конунга саксов.
– Твоя правда, Гумунд, – согласился отец. – Лучше бы нам было взять с саксов дань землей. Как ты, возможно, слышал, лет десять назад на пиру у своего отца наш конунг Свейн поклялся, что подчинит себе всю Англию. Однако не все, что хочешь, сразу получаешь. Олаф сын Трюггви разбил восточных англов три года назад, и все думали, что теперь некому будет встречать нас с оружием на их берегах. Но куда бы мы ни приходили, мы видели и пеших, и конных в броне. И не сказал бы я, что кто-то из них готов был бы поделиться своей землей. А сказал бы, что у конунга Эдальрода воинов побольше, чем у нас. Да только вожди их не ладят промеж собой.
Тут в разговор вступил Эстейн Синий Змей:
– Пока еще саксы слишком сильны, чтобы отдать нам самое дорогое, что у них есть – свою землю. Но их конунг – никудышный воин, а его советников никто не назовет мудрыми. Пройдет время, саксы устанут платить нам дань и отвернутся от своего конунга. И тогда конунг Свейн примет их под свою руку и даст им мир.
– А все воины Свейна получат землю, – добавил отец.
Тут все радостно заревели, и Гудмунд провозгласил здравицу за конунга Свейна. Мои братья пошли и сели среди воинов. И только мне было не совсем радостно. Лицо у меня, видно, было таким мрачным, что Асгрим подошел, уселся рядом и спросил меня:
– Кое-кто бы сказал, что ты только что проглотил живую лягушку и теперь боишься открыть рот, чтобы она не выпрыгнула наружу. Неужели тебе не весело на празднике в честь возвращения твоего отца и братьев?