Просматривая свои записи, она почти слышала его тяжелые вздохи и еще пристальней вчитывалась в текст.
— Сегодня займемся трансфигурацией человека.
— Знаю, — он усмехнулся. — С памятью у меня все в порядке.
Гермиона подняла глаза, чтобы увидеть отсутствующее выражение на его лице.
— Что, прости?
— Ничего, продолжай бубнить.
Снова обратившись к записям, Гермиона тряхнула головой и спросила:
— Поработаем над движениями или тем, как держать палочку?
— Только если ты возьмешься за мою, — Малфой издал сдавленный смешок.
Распахнув глаза, Гермиона обернулась к нему.
— Что?
— Ничего, — он приподнял бровь.
— Это абсолютно неуместно, — выдавила залившаяся румянцем Гермиона. Малфой с прищуром посмотрел на нее, и его рот дрогнул, готовый рассмеяться.
— Грейнджер, я ничего не говорил.
Странная тактика — отрицание. Их ведь в классе только двое.
Нахмурившись, Гермиона вернулась к занятию.
— Отлично, как скажешь, Малфой.
— Дам сикль за твои мысли.
Малфой получил еще один пристальный взгляд.
— Займемся движениями палочки, — с непроницаемым лицом произнес Драко, пока его глаза скользили по Гермионе, распаляя нечто внутри ее живота. Может, он и придурок, но симпатичный придурок, вот только смотрит так, будто мысленно делает нечто мерзкое и отталкивающее.
— Так и есть, — его губы расплылись в кривой усмешке. — И в этом вся соль.
Гермиона зыркнула на него, и Малфой вдруг зарделся.
Не зная, игнорировать его или бранить, она внезапно поняла, что с самого начала занятия сидит на стуле, уставившись в стену.
— Скукота, — протянул Малфой. — Встань и отойди: я хочу посмотреть, как юбка обтягивает твою задницу.
От затопившей ее ярости разом стало жарко.
— Малфой! — воскликнула Гермиона, но он, приподняв брови, невозмутимо ответил:
— Спокойно, Грейнджер, я всего лишь проверяю одну теорию.
— Какую такую теорию? — она скрестила руки на груди: Малфой улыбался так загадочно, что у нее скрутило живот.
— Моя теория состоит в том, что на тебя все еще действует вчерашнее зелье.
Сердце замерло. Кровь застыла в жилах.
— А как именно ты изменил рецепт?
— Я вообще не следовал первоначальному рецепту. Я придумал совершенно новое зелье, но как оно действует, я тебе не скажу — хочу повеселиться.
— Малфой, — сквозь зубы процедила Гермиона, — ты сейчас же скажешь, что за варево было в твоем котле, или я лично прослежу, чтобы тебя отправили в Азкабан.
Он нервно облизнул губы и тут же сжал их в тонкую линию, сглотнул.
— Злись дальше, — пробормотал он и, оставив без внимания ее возмущенный возглас, добавил: — Я скажу только, что зелье безвредно. Ну, а поскольку из-за тебя в котле оказалось больше златоглазок, чем следовало, действие продлится несколько дней. Или больше — кто знает…
Раздражающий, отвратительный, злокозненный, как чума.
Малфой расхохотался.
Напряжение мускулов под футболкой, руки, закинутые за голову, — все это пробудило внутри Гермионы негасимый жар.
Их глаза вновь встретились, и Малфой ухмыльнулся, будто дразня ее, и задумчиво протянул:
— Грейнджер, а ты неплохо скрываешь это.
— Что «это»? — взвилась Гермиона, сытая по горло его хождениями вокруг да около. Малфой глядел на нее так, будто давал какую-то подсказку и ждал, когда она наконец догадается.
— А ведь все вокруг говорили, что ты выдающаяся ведьма, — вкрадчиво проговорил он, наклоняясь вперед.
Щелк! — Гермиона вдруг ощутила всю неловкость ситуации.
— Ты слышишь мои мысли, — прошептала она.
— А ты слышишь мои. По-моему, очаровательно, что скажешь?
— Это ведь твое зелье? Его эффект — телепатия?
— В какой-то мере, — он пожал плечами. — Правда, устроенный тобой взрыв я не предусмотрел. Кто же знал, что ты способна на такое?
— Это все ты виноват, — прошипела Гермиона.
Малфой закатил глаза.
— Ну или ты могла просто дать мне златоглазок, как тебя и просили, а не цепляться, как истинная зубрила, к каждой мелочи. Ты же знаешь, я разбираюсь в зельях.
— Но это ты придумал сам, — покачала головой она.
— Да, Грейнджер, его придумал я. Так, для справки: я слышу и не связанные с учебой мысли.
Жгучий румянец залил ее щеки: она ведь думала о его внешности, руках…
— Ты знал, — прошептала она, — вот зачем все эти пошлости о моей заднице.
— Тайное стало явным, а, Грейнджер?
— Но ты же ненавидишь меня! — поразилась Гермиона.
Его губы дрогнули.
— Ненависть — слишком громкое слово. Ты меня раздражаешь. Заставляешь завидовать. Пожалуй, пробуждаешь во мне похоть.
Кровь вновь прилила к лицу, вынудив Гермиону отвести взгляд.
— А разве у тебя не целый вагон смертных грехов? Гордыня, алчность, гнев?
Малфой склонил голову набок и расплылся в улыбке:
— Каюсь, я страшный грешник. Я ленив и, раз уж мы говорим начистоту, прожорлив, когда дело касается тебя, — и он впился взглядом в ее губы.
— Почему ты это говоришь? — вздохнула Гермиона, ощутив, как ноги в мгновение ока тяжелеют, будто налитые свинцом.
— Потому, — Малфой вдруг поднялся с места. — Судя по твоим мыслям, мои чувства взаимны. Уроки мне не нужны — мы оба это знаем, — зато у нас так много времени, чтобы побыть наедине…
— Ни за что!
Метнувшись к сумке, она принялась складывать внутрь свои записи, пока не заметила, что ее руки мелко дрожат.
— Раз уж моя помощь тебе не нужна, наши занятия окончены.
В выражении лица Малфоя вдруг промелькнуло веселье.
— Ты должна проводить здесь столько же времени, что и я, — и, хихикнув, он добавил: — Хорошо, если ты не готова признать свою симпатию вслух, я об этом больше не упомяну.
Он прошел обратно к своему месту.
— Пожалуйста, продолжай свой бессмысленный урок: я даже сделаю вид, что заинтересован.
— Как любезно с твоей стороны, — огрызнулась Гермиона и с раздражением вернулась к своим записям, больше сосредоточившись на том, чтобы не думать о неуместных вещах.
Ближе к вечеру она вдруг заметила, что больше не слышит развязных малфоевских мыслей. Наверное, заснул. Но, обернувшись, Гермиона вдруг встретилась взглядом с его прищуренными серыми глазами.
— Эффект от зелья уже прошел? — выравнивая дыхание, спросила она.
— Даже близко нет, — протянул Малфой, старательно рисуя свои каракули на том же пергаменте. — Честно говоря, твой внутренний монолог так утомляет. Твоя голова, оказывается, изматывающее местечко.
Гермиона подошла ближе.
— Тогда почему я тебя не слышу? И вообще, зачем ты все это рисуешь?
— Просто ты, Грейнджер, довольно посредственный окклюмент, и не спорь. Ну, а я не хочу, чтобы ты копалась в моих мыслях — они точно тебя разозлят. Ну, а рисунки, — он постучал ручкой по пергаменту, — это эскизы. Я собираюсь набить татуировку.