И ведь надо же тому случиться: в то же время особист Сашуля, правда, бывший почитай, вернулся в часть свою леченья после, ну и кабинет родной решил проведать на прощание с военной службой. Чувство горькое, что сдать придется полномочия другому скоро, болью ноющею сердце ело. Шилом факт колол конкретно в душу, что заменит далеко не ангел, мало пьющий, а такой же, только не допившийся до ручки самой.
И пока у «Мэ и Жо» стояли авиаторы в раздумьях, Саша на попуточке подъехал к штабу. Мимо техников прошел, стараясь в их сторонку не глядеть, и вскоре оказался у двери знакомой.
Вот в замочке повернулся ключик. Вот пошла стальная дверь без скрипа, так как смазана была обильно самым лучшим самолетным маслом МС-20. Тут уже не скрипнешь. Вообще любил Сашуля скрытность, как и правильный работник должен службы тайной и могучей самой… Эх! Когда б не алкоголь проклятый, по-другому б все, конечно было.
В кабинет войдя, уселся в кресле дерматиновом Сашуля, мягком, и по стенам пробежал глазами. Призадумался, вздохнув, а было экс-чекисту про чего подумать.
Феликс жилистый – железный Феликс, с прилепившейся к стене картины, укоризненно сверлил глазами: «Что, допился, алкашина хренов? Доигрался? И паши теперь вот пролетарием бесправным жалким… Но и там тебе коптить осталось с гулькин нос – разочка два горячка шарахнет и поминай как звали полкового особиста Сашу!»
От портрета отвернулся резко, покраснев до самых пят Сашуля, и поежился от взгляда злого, в спину бьющего лучом горячим.
«А ведь прав! – подумал горько очень. – Прав, и как еще, Железный Феликс! На врага народа смотрит словно, к стенке надобно кого скорее! Что ж, Эдмундович, прости засранца! Бестолковую судьбу такую, безалаберную, значит бог мне из мешка, в лото играя, вынул».
Жутко стало от подобных мыслей, в руки дрожь опять вернулась злая и Сашуля прошептал:
– Неужто это белая горячка снова начинается, едрена мама?! До конца не долечили видно, алкаша, меня врачи. А нужен им такой вот обормот, какого через месяц или два уволят? Так как нужен – и лечили так же, – и, глаза закрыв, попытку сделал задремать и закемарил сидя.
В это ж время туалета возле озадаченно стояла группа по спасению гвардейской чести. Предложений никаких конкретных никому не приходило, ну и молчаливо потому стояли, не шутя и не травя привычно анекдотов да красивых баек. Кочегар, уже набивший руку на решениях задач в полете нестандартных, тишину нарушил:
– Пробивать проход в бетоне надо перво-наперво. Пути другого я, товарищи, пока не вижу.
«Чем бетон долбить?»– вопрос банальный – в теплом воздухе повис вечернем.
– Я вчера два добрых лома видел, – оружейник показал рукою на санчасть, – ходил когда к зубному. Ожидают до сих пор, поди-ка, и не знают, что судьба-индейка с говнолазною бригадой свяжет.
– Коли видел, дуй в санчасть за ними, – кочегар команду дал, и вскоре два большущих, здоровенных лома возле «Мэ и Жо» легли на травке.
И работа закипела сразу. Без минуты перерыва били все по очереди и в бетоне вход широкий продолбили вскоре, мог в который безпроблемно булькнуть самый толстый замполит советский, а не то, что лейтенант Емелин.
На отверстие взглянул Алеша, и невольно содрогнулся парень. Словно дьявольская пасть дракона отвратительно зияла дырка, источая смрад из чрева жуткий. А неровные края дырины походили на пираньи зубы, зазывающие в ад на кару. Нервный тик слегка подернул веко, ужас крепко сжал тисками душу.
Наступила тишина, а Шухов, призадумавшись слегка, затылок почесал и:
– Все, ребята, ладно, – озабоченно сказал, – но только про страховку бы подумать надо. В чреве чертовом сознанье можно очень просто потерять, и как же в этом случае спасать беднягу, не привязанный когда веревкой? Не хватает нам сегодня только офицера утопить в говнище.
– Тут простым не обойтись шпагатом, – внес электрик в обсужденье лепту, – так как стать обрыв смертельным может.
Стали думать о страховке, ну и старший техник, капитан Охалков, тяжело вздохнув, достал из сумки парашютный длинный фал шелкОвый:
– Вот пожертвую, хотя и жалко: больше года в ПДСе клянчил на буксир – и вот в дерьмо подарок.
– Так, – воскликнул кочегар, – ну вроде все, что надо, есть теперь для дела. Раздевайся, лейтенант Емелин, – дал команду, – полезай, голубчик!
Опустились у хаевца руки, задрожал, затрепетал весь Леша, побледнел, и пот с лица полился, а в зрачках зашевелился ужас. Но:
– Не дрейфь давай! – коллегу Шухов подбодрил. – Спеши, не с нами время. Потемнеет – и пиши пропало.
Обступили технари Алешу плотным маленьким кружком, прикрыть чтоб тело голое от глаз случайных. И Емелин раздеваться начал.
Вот уже он в неглеже. А вот и старший техник, фал расправив белый, голышонка обматал два раза, дабы вдруг не соскочил случайно, обрекая на конец бесславный.
Шухов узел оглядел с понятьем, был который не простым, похожим на морской, и на стартеха глянул:
– Как буксир не подведет, Иваныч?
– Самолет на форсаже удержит, а не то что водолаза, то бишь говнолаза, говорить точнее. Так что здорово не бойся, Леша, – повернулся к голышу Охалков, – в царстве белых червяков остаться навсегда тебе никак не светит
– Так, ребята, за веревку дружно! – дал команду кочегар, и стали друг за другом технари как в сказке, речь в которой шла про репку помню.
И несмело лейтенант Емелин к пасти двинулся раскрытой черта. Подошел. Присел на край и ноги в злую бездну осторожно свесил, но отдернул их брезгливо тут же, мерзопакостной коснувшись жижи: туалет был под завязку полон.
Кочегар подал опять команду, рубанувшую по сердцу больно и застрявшую в ушах ударом:
– Фал травить! Но осторожно только! – и дрожащего толкнул хаевца так легонечко руками в спину. Тот вздохнул и погруженье начал.
Вонь ужасная с секундой каждой, с сантиметром с миллиметром новым увеличиваться быстро стала. Это здорово дышать мешало.
Возмущенное чесалось тело оскорбленное, оно зудело, кожу драли наждаком как будто, озверевшие маньяки хором. Только, зубы сжав, держался Леша, как гвардеец, как хаевец твердо.
Вот уж жижа затянула плечи, к подбородку подошла вплотную по лосьоновым следам недавним. И, о, господи! Спасибо, милый! Твердь нащупал под ногами бедный! Тут маленько отлегло от сердца, и как будто даже вонь слабее от того прикосновенья стала.
Чтобы времени не жечь впустую, стал выхаживать по дну Емелин на носочках балериной юркой, правда, кверху нос, держа, который к ароматам пообвык маленько. И вдобавок ощущенье фала, что внатяжку был, вполне понятно офицеру добавляло силы.
Танец медленный танцует Леша, па в пространстве выводя вонючем, дно ступнями теребя, и мысль вдруг посетила бедолагу в бездне, что фал шелковый порваться может, оскверненный. От стыда большого, от обиды потерявши прочность. Надругательства снести не смея вот такого над собой. И надо ж. Наступил на кобуру родную в тот момент как раз скиталец ада. Весь напрягся, рот раскрыл и громко, радость бурно выражая, крикнул:
– Я нашел его! Нашел, ребята!.. – И осекся. Червяки активность проявили возле рта большую, привлеченные призывным звуком. Только взять что с однополых было, с урожденных онанистов жалких, бестолковых червяков каких-то, вовсе не было мозгов в которых, радость чтобы разделить всецело брата старшего – царя природы.
Нет ошибся. Вот один какой-то солидарность проявил восторгу в рот от радости раскрытый прыгнул. Как? Я этого во тьме не понял, рядом был хотя: удел мой тяжкий быть с героями своими вместе и тогда, когда совсем не сладко, как сейчас вот в полковом сортире. Что ж, гляжу, а червячка Емелин недовольно в коллектив отправил просто выплюнув, ведь не жевать же в благодарность за эмоций выплеск. Нет, хаевец он везде хаевец, даже ежели в дерьме по шейку, с состраданием на Лешу глядя, убедился я разочек лишний.