– Нету, – с готовностью ответил стоящий на ногах детина.
А лежащий продребезжал злобненько:
– Дубину сломал. Порча имущества, принадлежащего управе ярмарочной. Правило нумер три.
Отметив про себя, что «милиционеры» впервые заговорили не в лад, Емельянов-младший повел указательным пальцем, мол, не раскатывайте губу, ребята.
– Лес вокруг. Еще наломаешь. А то за ушибленную руку спрошу. Спросить?
Детина замотал русой головой. В тот же миг оба стража порядка исчезли.
– Больно руке? – тихо поинтересовался Торгаши-Керим.
– Не-а. Вот камнем бы били, тогда бы поболела… Наверное.
Процессия двинулась дальше. Егор несколько раз, когда на миг смолкал рыночный гомон, слышал, как купец бормочет: «Ну, конечно, хитрость – вежливость купцов. Но попутал же нечистый убогого обмануть. Не узнаю тебя, Торгаши. А еще Честнейший…»
Остаток дня троица провела в честной торговле и степенном блуждании по поселку-ярмарке. Прогулялись и Старшой с Неслухом. К ужину все собрались на постоялом дворе.
– Ну что, купец, мы свое обещание выполнили, – сразу взял быка за рога Иван. – Завтра мы с Егором поедем дальше, а ты как хочешь.
Сработала предпринимательская хватка персиянца.
– Мы же договаривались до Мозгвы.
Егор вопросительно поглядел на брата.
– Не согласен, – отрубил Старшой. – Два дня. Мы шли попутчиками. Мы спешим.
– Но разве ваши дела не потерпят пару лишних дней? Я доплачу! – не сдавался Торгаши-Керим.
– Вчера ты говорил то же самое про пару дней, – хмуро заметил Абдур-ибн-Калым.
– Сила проклятья проявляет себя по-разному, – шепнул Ивану летописец, потерев острый нос.
Купец тряхнул пухлыми щеками:
– Два, три, какая разница? Здесь мне сопутствует необычайная удача. Мы были с двумя возами, а нынче у меня уже четыре! Это место просто создано сделать меня богатым!
– Мы отсюда никогда не уедем! – взорвался помощник. – Ни через три дня, ни через неделю!
Абдур-ибн-Калым вскочил с ковра, принялся вышагивать по комнате. Чалма размоталась и волочилась за стариком белой широкой лентой. «Тоже мне невеста», – хмыкнул Емельянов-старший.
– Что случилось? – Егор захлопал глазами. Здоровяк чувствовал: творится неладное, но ничего не понимал.
– Неслух не сочинял про Оптовище, – сказал Иван.
Торгаши-Керим ждал от учетчика пояснений.
– Мой справедливейший хозяин, – заговорил Абдур, слегка успокоившись. – Я прибегну к красоте военного языка. Еще древние полководцы установили: сзади – это тыл, а то, что впереди нас, – это фронт. Так вот, сдается мне, мы в глубоком-глубоком тылу!
– Какой он все-таки утонченный человек, – восхитился учетчиком Неслух-летописец. – Я бы в их положении прибег к языку анатомии.
Персиянцы вдруг заговорили разом, да к тому же на своем языке. С каждой секундой градус полемики рос, и дембеля с книжником предпочли выйти на воздух.
Летописец живо выхватил из торбы свиток, расположил его на перилах и заскрипел пером. Старшой наконец-то объяснил Егору ситуацию.
Через четверть часа гортанные восточные крики стихли, оба персиянца молча покинули дом и направились к воротам Крупного Оптовища.
– Пущай самолично убедится, – одобрил книжник, не отрываясь от письма.
– Как мы их бросим? – спросил младший.
Иван рассердился:
– Ты им родственник, что ли? Или они тут по твоей вине оказались? Братан, ты лопушком не прикидывайся. Доброта глупой быть не должна. Неслух их предостерегал? Они не услышали. Вопрос закрыт.
Емельянов-старший знал, что полностью прав, но неуверенность, конечно же, осталась – так работает совесть человеческая. Младший дембель и вовсе отказывался понимать брата. Ефрейтор не представлял, как можно бросить людей, с которыми подружились: «Не по-русски это! Да и денежек с них взяли немало… А персиянцы-то небось домой хотят… Прямо как мы с Ваней!»
Близнец поставил жирную точку:
– Вообще, Неслух дал четкую вводную, Егор. Отсюда только вперед ногами. Можешь прибить этих олухов и выноси куда хочешь.
Старшой любил черный юмор.
Торгаши-Керим вернулся на постоялый двор совершенно другим человеком. Он не стал унывать, наоборот, купец развил злую деятельность. Сначала он гонял возниц и охранников, потом отчитал Абдур-ибн-Калыма за пустячный просчет на последних торгах. Исчерпав поводы злиться на других, толстый персиянец предался самобичеванию:
– Будь проклят тот час, когда я захотел стать купцом! Будь проклят тот день, когда я научился считать динарии! Будь проклят тот год, когда сложились хорошие условия для накопления моего первого богатства! Джинн дернул меня ехать в Рассею!
Здесь Торгаши резко осекся, утер расшитым рукавом влажные щеки, шмыгнул мясистым носом.
Дембеля, летописец и учетчик ждали, в какую крайность ударится купец в следующий момент. Персиянец полностью справился с нервами и заговорил с невероятным спокойствием:
– Я обязан вырваться из этого варварского узилища. Семья ждет меня в Хусейнобаде, сын – в Легендограде, а богатые прибыли – повсеместно.
– Мы поможем! – заверил Егор, сжимая здоровенные кулачищи, потом смутился, оглянулся на насупившегося брата. – Я. Я помогу. Обещаю.
Иван закатил глаза к потолку, мол, ну что за кретин. Торгаши-Керим шагнул к ефрейтору Емеле, протянул руку, сжал его могучее плечо:
– Спасибо, витязь! Я знал, что ты настоящий преемник древних воинов, о коих помнят в любой земле. Красота твоей души достойна отменной касыды, но я, увы, не поэт. Слово витязя – закон. Верю, ты не нарушишь обещания.
– Попали, – выдохнул Старшой.
– Друзья мои! – вклинился разумник-летописец. – Коварное проклятье молодецкой удалью не побороть. Потребно отыскать ведуна, равного по силе Кощею. А ты, торговый человек, жди и молись, чтобы Ивану да Егорию сопутствовала удача.
– Истинно так, – закивал Абдур-ибн-Калым.
Тучный персиянец отпустил Емелино плечо, прошелся по комнате. Вернулся, заговорил вполголоса:
– Вы благородные люди, и я открою вам секрет, дабы обратиться с просьбой. Не корысть гнала меня в Мозгву, а прямое повеление самого шаха. Кому, как не мне, поставщику всех сладостей в его диван, мог дать свое поручение благословенный Исмаил, да продлится его жизнь многократно! Стыд мне и позор. Я отклонился от цели и вот я посрамлен! Заклинаю вас, юные богатыри, и тебя, мудрейший, доставить князю Юрию два письма.
Купец подошел к сундуку, стоящему у изголовья его ложа, и достал оттуда драгоценный ларец, исполненный из слоновой кости. Погладив резную поверхность, Торгаши передал его Егору.
– Вручая сей важный груз в твои надежные руки, я мысленно вижу, как мозговский шах читает письма моего господина.
Церемонно отступив, персиянец подал знак помощнику. Абдур мгновенно извлек из широкого рукава тугой мешочек:
– Не покупаем вашу преданность этим золотом, но в знак дружбы покрываем ваши расходы.
Иван принял мзду, с удовольствием отметил немаленький вес.
– Завтра утром стартуем.
Не желая участвовать в разговорах, Старшой шепнул брату: «Не пообещай еще какой-нибудь глупости», прихватил радиоприемник и вышел.
Уже стемнело, и дневной шум умер, уступив место редким всхрапам лошадей, дверному скрипу и далеким песням о потерянном доме. Дембелю показалось, что где-то звучит знаменитый колымский плач:
Вслушавшись, Иван понял, что хотя песня очень похожа, но все же другая.
Возле харчевни Старшой облюбовал старую беседку. Она пустовала, и парень уселся на скамью. Прижал пальцы к клеммам приемника. Защелкало, затрещало, и радио порадовало дембеля развеселой рекламой:
– Магазин «Мастерок» – все инструменты для стройки. Сезонные скидки на бензопилу «Дружба», шуруповерт «Любовь» и отбойный молоток «Милосердие».
«Вот-то и вот, – согласился Иван. – Егорово милосердие хуже отбойного молотка».