Видимо, на языке природы это что-то и означало. Только мало кто из нас понимал её язык. В совершенстве мы овладели знаками разрушения и забвения. И теперь почти не слышали, о каком будущем нам шепчет уцелевший мир.
Люди недоуменно смотрели на зловонную жижу вдоль всего побережья. Никто из них не мог поговорить с природой на ты. И я не мог, мне стало тоскливо.
– Этот мир наш дом, а мы живем в нём так, словно заколочены в гробу, – сказал я и, прихватив горсть песка, вернулся в своё временное жилище.
И хотя можно было ночевать еще одну ночь, хотелось схватить рюкзак и бежать вон из города. Некоторое время я сопротивлялся желанию. С одной стороны, хотелось узнать, чем здесь закончится следующий день. С другой, я уже догадался, что представился случай миновать встречи со стихией, готовой вот-вот разбушеваться.
Ближе к вечеру я вышел на пыльную дорогу и долго пытался остановить машину. Они пролетали мимо, точно за ними гнались черти. Через час и я выглядел, как придорожный призрак.
Наконец меня подобрали, в машине ехало целое семейство. Странно, что они, вообще, остановились. Молодая мамаша за рулем. На заднем сиденье дремал грудной младенец, рядом с погремушкой в руках задумчиво сидел ребенок лет трёх. Их отец предложил место возле детей. Это был хороший знак – меня приняли в младшую группу.
В окружении малышей я покинул пляжные места. За спиной, откуда мы уезжали, сгущались тучи, молнии мелькали, как спицы в черном мотке шерсти. Казалось, мир собирается выпустить самое страшное, что у него есть. Свою злость.
Я сменил несколько машин и, всё также надеясь на чудо, к полуночи добрался до Варшавы. Город жил, не зная тревоги. В больших городах, вообще, отсутствует чувство опасности за окружающий мир. Сидя за крепостной стеной, глядя в экран, трудно угадать, что на самом деле творится во вселенной и откуда ждать угрозы.
Следующим утром в новостях показывали наводнение в Гданьске. Вода гуляла по улицам, унося куда-то обломки мебели, вещи и книги. Были там и корабли, сорвавшиеся с привязи. Всё, как и описывала та женщина.
Крысоловы
Cetra amittimus dum incerta petimus
(гоняясь за сомнительным, мы упускаем верное)
Это было срочное дело – не иначе. Небо, укрытое ворохом грязных тряпок, неделю хныкало и дулось, как капризный ребенок. А в то утро, когда разбудил телефон, над городом раскинулась ослепительная синь. Вряд ли кто-то догадывался, что такая отличная погода связана со мной. Даже сосед, узнавший больше всех, и тот ничего не предположил.
Вчера, как обычно в субботу вечером, он заявился сразу после захода солнца. Застать меня просто – я безвылазно сидел дом. Сосед уверяя, что уважает моё затворничество, наведывался раз в неделю. Он назвался Володей, говорил, что ему чуть за сорок, но судя по его воспоминаниям, ему было намного больше. Странным в Володе было всё: от взгляда и жестов до манеры одеваться и присутствовать.
На вопрос о роде его занятий я получил в ответ игривый список профессий в порядке их смены: историк, гувернер, повар, сельский акушер, регент, настройщик, тренер по легкой атлетике, специалист по каучуковым изделиям, переводчик с польского. Чем сосед предпочел заняться сейчас, он не говорил. Я полагал, он шпионит за мной.
– Здравствуй, Саня. Суббота! – Володя с порога одарил хитроватой улыбкой и звякнул сумкой.
И хотя у моих родителей никогда не было ни сыны, ни дочки с милым именем Саша, сосед звал именно так. Впрочем, мне не было все равно. Я и сам обращался к гостю с легкой сумасшедшинкой, нарекая дурацкими именами и кличками. Это приводило его в странную эйфорию.
− Привет, Золтон, проходи, − пригласил я. − Будь как дома, пахнидло.
Володя по-хозяйски скинул плащ, прошел на кухню и с интересом заглянул в холодильник.
− Тю, Шурик, – присвистнул он. – Нехорошо, голодаешь опять?
− Просто есть не хочется. − Я так объяснял свои причуды: − У каждого времени своя магическая пища, еще недавно это были вино, сыр, хлеб и чеснок. Сейчас вода и мёд, ну и по субботам, как видишь, вино с тобой.
− Странный ты человек, Александр. Говоришь такие вещи. Мне это непонятно, – качал головой сосед. − Давай-ка по стаканчику, и я принесу картошечки, пожарим.
За полночь наши посиделки были на пике. Володя неплохой лицедей, он читал по памяти стихи, даже кое-что из моего любимого Уолта Уитмена, пел песни собственного сочинения. Имелись серьезные причины полагать о его связи с театром. Однажды я завел об этом разговор, Володя смутился, закашлялся и ловко сменил тему, словно из-за женщины.