Сквозь тяжелую завесу депрессии прорвался и блеснул лучик надежды.
– Ты что, хочешь провести целый день в обществе старой потаскухи с пурпурной мордой и глазами, набрякшими, словно коровье вымя?
– Да, – сказал он с озорной ухмылкой. – Довольно забавная картинка.
Она подошла к нему и, прислонившись к стене, уперлась руками в бедра.
– Ну, и что будем делать?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Мы могли бы… – Он немного подумал и, просияв, закончил: – …Пойти сыграть несколько игр в видеосалоне или съездить в спортивный магазин… А может, позавтракаем где-нибудь, а потом сходим на дневной концерт? Я бы мог сегодня сесть за руль.
Она вдруг почувствовала, что ее распирает от смеха, и не смогла сдержать улыбки.
– О, так вот, значит, в чем дело?
– Да нет, я только сейчас все это придумал, но, согласись, что это гораздо заманчивее школьной нуды.
К его удивлению, она отошла от стены и, потянувшись к нему, поцеловала в лоб.
– О'кей, твой план принимается. Дай мне полчаса на сборы.
Они договорились, что будут по очереди принимать решения о том, что делать дальше. Начали они с аттракционов, истратив тринадцать долларов и пятьдесят центов на автогонки, причем Ли выиграла у сына последний заезд. Их следующей остановкой была закусочная «Дэри Куин Брэзьер», где они подкрепились гамбургерами, жареным картофелем и банановым мороженым. Потом поехали в Сен-Поль в магазин спорттоваров на сезонную распродажу лыжного инвентаря, оттуда – в Миннеаполис, в картинную галерею, где оба пришли к выводу, что великие голландцы – их любимые художники.
Этот день обещал стать незабываемым для них обоих. Ведь они впервые были прогульщиками. Ли воспитывала своих детей в духе послушания и уважения к дисциплине, но этот неожиданный отход от собственных принципов, как ни странно, еще больше сблизил ее с сыном, что вряд ли было под силу даже самому авторитетному педагогическому пособию для родителей.
Джои рассказывал матери о своей девушке Сэнди, о том, какая она замечательная, и признался, что тоже начинает испытывать «те самые чувства».
Ли с таким же упоением говорила о Кристофере.
Джои признался, что ему очень нравится учитель математики мистер Ингрэм, и он думает в старших классах специализироваться на геометрии и тригонометрии, поскольку мистер Ингрэм отметил его способности.
Они много говорили о том, кем бы Джои хотел стать, когда вырастет.
– Я не хочу быть полицейским, – сказал он.
Тут же вспомнили о Греге и признались друг другу, что, хотя минуло уже столько времени, все-таки очень многое в жизни напоминает о нем.
Джои спросил, случалось ли ей когда-нибудь прогуливать – с Дженис или Грегом. Она сказала, что нет: после смерти отца она была так занята – училась в школе бизнеса, потом начинала собственное дело, а открыв торговлю, уже дорожила каждой минутой.
Джои сказал, что такой она нравится ему гораздо больше.
– Какой? – спросила она.
Он пожал плечами.
– Не знаю. Ты стала просто… более счастливой, что ли, раскованной. И сама предложила мне эту прогулку. Год назад ты бы ни за что не разрешила мне пропустить занятия. Посадила бы меня в машину и отвезла в школу, и не было бы всех этих развлечений. Ты очень изменилась с тех пор, как появился Крис.
– В самом деле? – печально спросила она.
– А ты сама разве не замечаешь этого?
Неужели Кристофер так повлиял на нее? Или, может, смерть Грега? А если она просто стала старше и мудрее?
– Знаешь, сынок, – сказала она, положив руку ему на плечо, – это был чертовски трудный год. То, что пережили мы, не проходит бесследно. Но, как бы то ни было, я рада, что нравлюсь тебе больше, чем раньше.
Они проходили мимо мраморной скульптуры под названием «Дама под вуалью», когда Джои вдруг остановился и посмотрел в лицо матери.
– Не поддавайся им, мам. Я имею в виду – бабушке, тете Сильвии и Дженис. Я знаю, они наговорили тебе кучу всякой ерунды, но, думаю, тебе надо выйти замуж за Криса.
Она молча разглядывала статую, удивляясь, как удалось скульптору высечь из камня лицо, спрятанное под вуалью. Но невозможное оказалось возможным: и лицо и вуаль явственно проступали в белой мраморной глыбе.
Она обернулась к Джои и обняла его. Проходившие мимо посетители удивленно поглядывали на них, но Джои уже вполне созрел для того» чтобы воспринимать публичные проявления материнской нежности без подросткового скептицизма и стыдливости.
– Я хочу этого, Джои, очень хочу. Но это вносит раскол в нашу семью.
– Черт побери, да что они понимают?
Его искренняя поддержка глубоко тронула ее.
– Спасибо тебе, дорогой.
Она выпустила его, и они продолжили свой путь. Ее шаги гулким эхом отдавались в пустынной галерее, его – мерно поскрипывали в такт.
– То, что ты сказал, очень важно для меня, – произнесла она вслух. – И вообще сегодняшний день многое дал мне. Ночью мне все казалось таким безнадежным. Я думала, что увяну и умру без Кристофера. Но смотри, что получается. Вот я здесь, в этой галерее, любуюсь ее шедеврами, и это лишний раз убеждает в силе человеческого духа. Ты помог мне пережить этот первый день, а если я справилась с одним днем – значит, одолею и все, что впереди.
– Так, стало быть, ты не собираешься больше видеться с ним?
– Нет.
Они шли дальше.
Он посмотрел на картину справа.
Она уставилась на полотно слева.
– Знаешь, что я думаю, мам?
Вопрос его гулко разнесся по залу. Она касалась рукава его куртки. Руки его были запрятаны глубоко в карманы.
Топ… скрип… топ… скрип. Ее ботинки на плоской подошве и его оклеенные серебристой пленкой кроссовки двигались в унисон.
– Я думаю, что ты совершаешь большую ошибку.
Эти слова вновь и вновь стучались в ее сознание, пока медленно тянулись дни в разлуке с Кристофером. Как унылы стали будни, лишенные радостного ожидания предстоящей встречи. Как обременительны повседневные обязанности, когда знаешь, что впереди никакой отдушины. Как тоскливо одиночество после счастливого общения с любимым.