Тут Витя густо покраснел, потому что его любимые жены были настолько вульгарны, что поэт втайне стыдился их.
А еще Кира — прекрасная рассказчица. Вот мы едем с ней из Москвы в Оптину пустынь, и Кира рассказывает мне истории, известные ей от бабушек. Как в старину отмечали Рождество и Пасху, а на именины съезжалось множество гостей. Не день рождения, как сейчас, а именины считались тогда главным праздником, потому что люди благоговели перед своим Ангелом Хранителем, воздавая ему славу и честь.
Дорога долгая, слишком долгая. Из-за ремонта моста через Оку прямые рейсы на Козельск отменили, и мы добираемся до монастыря кружным путем, пересаживаясь с автобуса на автобус.
— Хочу купить дом возле Оптиной пустыни, — говорит Кира. — У нас, у дворян, Православие в крови, но без той самой шарахнутости новоначальных.
«Шарахнутость» — это про меня. Кира посмеиваясь вспоминает, как после крещения я чистила свою домашнюю библиотеку. Стеллажи до потолка, сотни книг, а вот авторов, возлюбивших Христа, единицы. Как раз в ту пору я прочла у преподобного Иоанна Мосха сказание о праведном старце Кириаке. Однажды к келье аввы Кириака пришла Пресвятая Богородица, но отказалась войти, сказав, что в келье находится Ее враг. Оказалось, что некий посетитель оставил в келье подвижника еретическую книгу.
Помню, как под впечатлением от этого сказания я хотела избавиться даже от моего любимого поэта Афанасия Фета, прослышав, что он покончил жизнь самоубийством. Слава Богу, что это не так: Фет умер от разрыва сердца, когда бежал в свой кабинет за пистолетом, решив застрелиться. Не добежал. Помиловал Бог.
И все же Кира не зря говорит про «шарахнутость». Вот и сейчас я некрасиво «шарахаюсь», когда Кира достает из сумки и предлагает мне почитать в дороге книгу известного оккультиста.
— У меня с этим автором, признаюсь, роман, — сообщает Кира. — Представляешь, человек жил в буддийском монастыре, великолепно знает Блаватскую и Рерихов, а на его лекциях зал всегда битком. Вот вернемся из монастыря и вместе сходим на лекцию. Договорились?
— Нет.
— Что, боишься меня, б…? — басит и матерится Кира.
— Кира, не пойму, это ты сказала?
— Сама не пойму: я или не я?
Кира меняется. И чем ближе к Оптиной, тем заметней перемены. В час ночи наконец-то добираемся до монастыря. Он уже рядом — только пройти через лес. А в лесу начинается ужас. Кира рычит как зверь и матерится так, что даже в зоне, где я работала с заключенными, не приходилось слышать таких вонючих, смердящих слов.
— Кира, милая моя, не надо!
Но уговаривать бесполезно. Это уже не Кира. Даже лицо другое: уродливое, страшное, странное — дергается в нервном тике и бугрится шишками так, будто под кожей бегает зверь.
— Ненавижу монахов! — гнусаво воет некто в образе Киры. — Ненавижу, убью, сожгу!
И в криках такая обжигающая ненависть, что, кажется, вспыхнет пожаром лес.
В два часа ночи засыпаем в монастырской гостинице, а в пять утра нас будят на полунощницу. Ни в гостинице, ни в монастыре Киры нет. Наконец нахожу Киру возле уличного канализационного люка. Шофер ассенизаторской машины открывает люк и опускает туда шланг. А Кира отталкивает его от люка и, сунув водителю пачку долларов, истошно визжит:
— Вези меня отсюда! Гони! Скорей!
Ассенизатор, ахнув, смотрит на доллары: таких денег ему за год не заработать. И ассенизаторская машина вместе с Кирой мчится прочь от монастыря, волоча за собой неубранный шланг.
— Кира, вернись! — кричу я беспомощно и растерянно смотрю вслед.
— Нашла чему удивляться! — сказал мне потом знакомый монах, когда я рассказала ему о Кире. — Помнишь, как папа инока М. не мог войти в храм?
Как не помнить! Известная была история. Родители инока М. часто приезжали в Оптину на своем стареньком «Москвиче». Сергей Иванович, отец, довозил до ворот монастыря маму инока и тут же, как ошпаренный, мчался прочь. Он не то что в храм — в монастырь не мог зайти.
С тех пор прошли годы. Инок М. теперь иеродиакон, его мама — монахиня, а Сергей Иванович смиренно молится в церкви. Однажды я спросила его, почему он прежде не мог войти в храм.
— А доверяете ли вы, — ответил он вопросом на вопрос, — словам апостола Петра: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить»? Раньше я едко высмеивал людей, уверенных в существовании духов злобы поднебесной. Откуда, думаю, такое мракобесие? И это в наш просвещенный век! А лев рыкающий — реальность. Однажды он дохнул мне в лицо таким зловонием преисподней! Простите, не хочу вспоминать об этом, и монахи советуют: «Не оглядывайся назад».