Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей родины. Господь нам дарует победу»20.
Елоховский Собор не был закрыт, службы в нем продолжали совершаться, и прихожане с благодарной любовью молитвенно обращались к чтимому образу Богоматери «Всех скорбящих Радость», который пребывал в храме с 1731 года. Вечером 26 июня 1941 года, в канун памяти благоверного Новгородского князя, доблестного Мстислава Храброго, митрополит Сергий служил молебен о победе русского воинства. Святитель призвал всех верующих к защите Отечества и посильному служению ему. Он первым снял бриллиантовый крест с патриаршего клобука и наперсный крест, положив начало сбору средств для дела победы над врагом.
На колокольне Елоховского Богоявленского собора устроили пост противовоздушной обороны, разместив там боевые расчеты зенитчиков. В храме оборудовали затемнение, колокольный звон перенесли в один из алтарей. Некоторые помещения собора были тщательно заминированы на случай захвата Москвы неприятелем. Ровно через месяц после начала войны, 22 июля 1941 года, в день празднования Кипрской Стромынской и Колочской икон Божией Матери, войска противовоздушной обороны отразили первый налет немецкой авиации на Москву.
Ученый-филолог, известный литературовед Леонид Иванович Тимофеев, вел ежедневные записи с самого первого дня войны. 14 июля он записал: «Мы подтянули резервы, задержали немцев, закончили мобилизацию и стали крепко. Сейчас угроза Москве отдалилась, эвакуация задержалась. Тем более, что, по всей вероятности, те, кого вывезли, попали в очень тяжелые условия и теперь вопят о помощи. Здесь спокойно. Снабжение идет бесперебойно. Бомбардировок не было, прекратились даже тревоги… Сейчас ясно, что молния Гитлера не вышла, как я и думал, еще раньше. Вероятно, все спас русский мужик, силу сопротивления которого не учел германский штаб»21.
В начале июля Москва еще была спокойна: «Москва выглядела, как обычно. На улицах толпился народ, в магазинах все еще было полно товаров. По всей видимости, недостатка в продуктах питания не ощущалось: в первый же день я зашел в большой продовольственный магазин на Маросейке и был удивлен широким выбором конфет, пастилы и мармелада. Люди все еще покупали продукты свободно, без карточек. Молодые москвичи в летних костюмах отнюдь не выглядели бедно одетыми. На большинстве девушек были белые блузки, на юношах – белые, желтые или голубые спортивные майки или рубашки на пуговицах и с вышитыми воротниками. Люди жадно читали наклеенные на стенах плакаты, которых, надо сказать, было множество: советский танк, давящий гигантского краба с усами Гитлера; красноармеец, загоняющий штык в горло огромной крысы с лицом Гитлера. «Раздавить фашистскую гадину!», – гласила подпись под этим плакатом. Потом – обращение к женщинам: «Женщины, идите в колхозы, замените ушедших на фронт мужчин!» На многих домах были вывешены полосы «Правды» и «Известий» с полным текстом речи Сталина, и повсюду толпы людей перечитывали ее.
Москва была охвачена настоящей шпиономанией, возможно, что это отчасти объяснялось содержавшимся в речи Сталина предостережением против шпионов и «диверсантов». Казалось, что люди всюду видели шпионов и парашютистов. Ехавшие со мной из Архангельска сержанты английской армии в первый же день пережили очень неприятное приключение. С аэродрома они отправились в Москву на грузовике с багажом миссии. На углу одной из улиц их остановила милиция. Вокруг собралась толпа, удивленная незнакомой английской формой, и кто-то воскликнул: «Парашютисты!», после чего толпа стала волноваться и кричать. В результате сержантов отправили в отделение милиции, откуда их в конце концов вызволил один из сотрудников посольства.
20
Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов. [М., 1943]