Эммет встал — проверить, удержится ли на ногах. Теперь он понимал, о чем говорила мать, видел этот покатый горизонт, и звезды вокруг точно кувыркались в никуда.
— Смотри, вон там Сатурн, — сказала мама, взволнованно показывая на неровное светлое пятнышко. — А вон Юпитер. — Она ладонями поворачивала его голову. Она распознавала узоры планет и бурлящих галактик с легкостью, как, садясь в машину, составляла план поездок по автотрассам.
Эммет заметил вспышку метеора и хвост искр, которые он оставлял за собой, медленно опускаясь за горы и постепенно, на лету, исчезая. За ним еще один метеор, потом еще и еще, и небо превратилось в целый полигон маленьких взрывов. Земля под ногами закачалась, будто летящий мяч или пушечное ядро, Эммету пришлось балансировать на этом огромном шаре, летящем в пространстве. Ночь обволакивала его, и Эммету казалось, что весь мир смыкается вокруг них, и кто-то медленно опускает сверху огромный стеклянный купол.
Они еще долго сидели в темноте и смотрели, как на дороге появляется все больше автомобилей. Мигая фарами, они выныривали в самом начале дороги, чтобы потом снова исчезнуть. Точно дразнили ребенка фонариком в темной комнате.
Мама казалась отрешенной, погруженной в свои мысли, в которых сыну места не было. Эммет представлял себя далеко-далеко, в машине, окна закрыты, тишина и дым; как он спит, свернувшись калачиком и упершись ногами в дверную ручку.
Только повзрослев, Эммет осознал, что безопаснее всего ему бывало, когда он засыпал на заднем сиденье родительской машины. Он вспоминал, как ему хотелось подольше задержаться на границе сна перед пробуждением и мирно плыть в волнах бормочущих голосов. Слушая родительские разговоры, тихие, слов не разберешь, он улавливал только нежность, она обещала покой и мир, что вскоре исчезли навсегда.
3
В детстве Эммет с братом часто переезжали с места на место. Каждый год, а бывало, и каждые несколько месяцев — довольно часто, они научились распознавать грядущие перемены по маминому настроению. Забирая их из школы на машине, мать отворачивалась от дороги или входила в комнату, садилась на краешек дивана и спрашивала: «Ну что, понравилось здесь жить?» И сразу понятно: скоро они уедут.
Дети не признавали своей связи с любым городом, где жили. Может, чувствовали, как страшно матери оставаться подолгу на одном месте. Что, меняя обстановку, мать легче справляется с отчаянием. А может, Эммет и не видел в этом ничего особенного, пока не вырос и не узнал такое же беспокойство.
— Где это мы? — смеялась она, садясь на кровать в каком-нибудь мотеле. Будто их троих кто-то похитил и привел сюда с закрытыми глазами под покровом ночи.
Эммет помнил, как мать сидела по-турецки на кровати, разложив перед собой карту. Водила пальцем по линиям автотрасс и границам штатов, задерживалась, если название места напоминало ей о том, что прочитала, о ком-то знакомом. Эммет чувствовал, как ликует мать, найдя место их следующей остановки, словно доехать туда — не сложней, чем провести пальцем по карте.
Однажды зимой, за неделю до Нового года, Айрис уехала с мужчиной в маленький горный городок в Колорадо. Детей она забрала с собой из бабушкиного дома, без предупреждения.
Участок, который она арендовала, был огражден забором, что тянулся через холмы и ручьи, до самых гор, а потом по равнине, которая простиралась на мили вниз, от дома к реке.
Эммет и Джонатан научились кататься на лыжах. Мужчина бросил Айрис несколько недель спустя, оставив ее наедине с этим огромным куском земли, где за сотню миль никого, кроме учителей в школе, фармацевта, почтальона и агента по недвижимости, который даже знал мамино имя.
За день до отъезда мужчина застрелил оленя и привязал его к своему джипу. Голова животного свисала над глушителем, изо рта вытекала струйка крови. Перед ужином мужчина позвал Эммета и его брата помочь ему выпотрошить оленя. Он высвободил тушу из веревок и положил в снег. Ноги животного подрагивали от прикосновений, а глаза были стеклянными, как будто над ним уже поработал таксидермист. Мужчина охотничьим ножом разрезал оленю живот и запустил туда руку.
— Это сердце, — сказал он и с легкостью вынул его из тела. — Подержи-ка.
Эммет сложил ладони лодочкой, и сердце скользнуло в них. В перерезанном желудочке виднелась красная, мягкая пустота. Эммет помнил, каким некрасивым и хрупким показалось ему сердце, словно кусок сырого мяса, только легче. Он ждал, когда же оно забьется, как его собственное, но оно не стучало, только у Эммета дрожали руки, и последние капли крови падали на джинсы и ботинки.