— Вот мы тут сидим, — сказал Эммет, — и очень трудно вспомнить, что в жизни было не так. Как будто мы на свидании в ресторане, например.
— Это всегда возвращается, — сказала Луиза. — Всегда. Ну, просыпаешься утром, какой-то миг сонно моргаешь, принимаешь все вокруг, и пару секунд думаешь: «Слава богу, мне хорошо. Все кончилось». А потом встаешь с кровати, начинаешь двигаться и понимаешь, что ничего не кончилось. Ужас продолжается… Я раньше думала, что, возможно, есть способ умножать эти мгновения счастья понемногу каждый день, пока не научишься растягивать их хотя бы на пару часов, чтобы передохнуть. Но сейчас я в это уже не верю. Думаю, эти секунды просто означают, что мозг не сразу просыпается. Это просто мертвая зона перед возвращением в реальность, и мы никогда не излечимся и никогда не сумеем забыть.
— Не представляю, как можно что-нибудь забыть, особенно что-нибудь ужасное, — сказал Эммет, — я читал о людях, у которых была травма; они якобы ничего не помнят, но я в это не верю. Это как бессонница: чем больше думаешь о сне, тем труднее уснуть. Я считаю, когда заставляешь себя что-нибудь забыть, оно только глубже въедается в мозг. Я не знаю. Мне все кажется нереальным в ту же секунду, когда случается, так что я никогда не уверен, что именно помню. Я боюсь, это во мне самое неправильное: я не вижу разницы, потому что какая-то часть сознания живет отдельно.
— Ну, странно было бы тебя винить, — сказала Луиза. — По сравнению со всей этой ерундой в наших головах реальный мир довольно ручной.
— Моя мать действительно выбросилась из окна. И я там был. Я все видел. Она это сделала у меня на глазах.
— Ого. Ты все видел? Обалдеть.
— Но мне уже кажется, что я все это выдумал. Я так и не понял, что она хотела сказать.
— Может, ничего не хотела. Такое не поймешь. Никто никогда не знает, что думает другой человек или почему он поступает так, а не иначе. Я однажды прочитала в газете про то, как чья-то мать залезла в посудомоечную машину, закрыла за собой дверцу и просидела так несколько часов. Она оставила сыну записку на столе: «Пожалуйста, вымой посуду, когда вернешься из школы». Он так и сделал: защелкнул дверцу и нажал на кнопку. Она захлебнулась в мыльной пене.
Эммет невольно засмеялся:
— Этого не может быть.
— Клянусь, так и было. Об этом писали в газете. Маленькая заметка. Я сначала сама подумала, что у меня галлюцинация, и дала прочитать заметку подруге. Оказалось, не галлюцинация. Вот видишь, что бы с тобой ни приключилось, с другими бывает и похлеще.
Месяцами Эммет не испытывал ничего, кроме страха и паники. И вдруг, появилась Луиза, а вместе с ней вернулся образ матери, как она летела вниз и шляпа неслась по воздуху рядом. У Эммета перехватило дыхание, так ясно он ее увидел. Луиза впилась в него взглядом, требуя подробностей.
Эммет встретил мать в Филадельфии, они приехали на выпускной вечер Джонатана. Остановились в отеле, в центре города, недалеко от музея. Мать сказала, что в музее есть картины Икинса, которые она хотела бы посмотреть.
Во время церемонии мать постоянно фотографировала. Она пригласила видеооператора, чтоб он заснял каждую секунду торжества. На вечеринке, когда гости собрались вокруг большого шоколадного торта с сахарными птицами, мать не отнимала фотоаппарат от лица. Каждая фраза была запечатлена щелчком камеры, все, что мать видела, уменьшалось и искажалось линзами. Как только Эммет прокашлялся, чтобы произнести тост, мать нацелила объектив на его бокал.