Эммету хотелось от них избавиться; но, умирая, они околдовывали его, будто, где бы он ни жил, вокруг толпились призраки. Они находили его всюду страшным молочно-белым воздухом вползали в замочные скважины, в щели дверей и окон. Эммет видел, как они сгущались в туман, когда он вечером глядел в окно, они клубились паром, когда он дышал на морозе.
Эммет не помнил, как это было раньше. Быть может, оставленное матерью наследство постепенно заволакивало все, на что бы он ни посмотрел. Словно за его жизнью кто-то наблюдал, стоя за окном отеля на карнизе. Это его пристрастие все документировать — все эти заметки и фотографии, развешенные в спальне, газеты, пленки с телефонными разговорами, грудами сваленные в шкафу, — возможно, все это произрастало из одного-единственного желания: убедиться, удостовериться в том, что события действительно произошли. Эммету требовалось увидеть все это со стороны, чтобы поверить: мир действительно существует, и не только в его воображений.
«Как еще я узнаю, когда вру, а когда нет? — думал Эммет. — Как еще мне проверить?»
Он посмотрел на Джонатана, застывшего, будто одна из глиняных игрушек. Эммет подыскивал слова, чтобы выразить свою надежду: они вдвоем могли бы стать одним сосудом, через который вновь заговорила бы умершая. Одному Эммету такая задача не под силу.
Он призвал всю свою отвагу, чтобы задать брату единственный вопрос, ответ на который жаждал получить сильнее всего:
— Так, значит, иногда… я хочу сказать, ты когда-нибудь задумывался, каково это — выброситься из окна?
Этот вопрос выразил все: падающую мать, глаза раскрыты от ужаса или инстинктивно зажмурены. Ее тело, распластанное на земле, или разбитое, или раскатанное, словно тряпка на полу. Но еще этот вопрос означал: «Разве она выбросилась бы, если б не ненавидела нас?»
Джонатан молчал. Глядя на его лицо, Эммет не мог угадать: то ли брат тщательно взвешивает ответ, то ли собирается бежать. Эммету хотелось сказать: нас никто не услышит. Хотелось попросить брата: представь, будто мы в падающем самолете и нам обоим нечего терять. Однако Эммет уже не чувствовал в себе сил говорить такое, слишком он был смущен и подавлен.
Джонатан наклонился совсем близко к его лицу и сказал спокойно, без раздражения:
— Меня не волнует то, что сводит тебя с ума. Прости, но такие размышления — не мой путь. И тебе лучше бы перестать думать, будто это что-то значит. Я давно это понял, а ты все никак не поймешь.
Эммет вдруг очень явственно увидел, как прижимает брата к сугробу на склоне заснеженной горы. Картинка такая яркая, словно они никуда и не уходили с того склона. Неужели Джонатан, глядя на себя в зеркало, никогда не вспоминает подобные вещи? Ну а если бы Джонатан сказал: «Да»? Если бы он сказал, что тоже не может похоронить прошлое и оно ослепляет его, не дает разглядеть дорогу вперед? Неужели его признание что-то изменило бы?
Эммет не знал, что значит помнить. Прошлое держало его в ловушке, но в то же время являлось для него фундаментом, придавало ему хоть какой-то вес. Годами он жаждал проникнуть в бесстрастную, почти стоическую невозмутимость брата, но сейчас ему казалось, что их разделяет не стол с глиняными фигурками, а многие акры полей с коровами.
— Но я хочу, чтобы это что-то значило. Мне недостаточно жить, как ты живешь, — сказал он.
Джонатан пожал плечами и провел рукой по столу. Оранжевая пыль пристала к ладони. Джонатан посмотрел на нее и еле сдержался, чтобы не вытереть о брюки. Прошел к раковине и изящно подставил пальцы под кран, потянулся к бумажным полотенцам, но в держателе их уже не было.
— Испачкался, — сказал он.
— Держи. — Эммет выпростал заправленную в брюки черную выцветшую рубашку и протянул брату подол. Джонатан слегка помедлил, потом вытер пальцы.
— Спасибо, — смущенно сказал он. Эммет вежливо кивнул.
— Спаси меня, — невнятно пробормотал он слова, которые столько раз беззвучно твердил в телефон среди ночи.
— Что?
— Ничего. Я говорю: спокойно здесь.
— Да… да… ну что ж. — Джонатан посмотрел на часы и поправил блейзер, словно готовясь выйти на улицу, перейти на другую сторону жизни. Одной рукой он открыл дверь, другой похлопал Эммета по рубашке. Слегка скривился, нащупав торчащие кости на груди брата. Влажная ладонь оставила в середине пятно, словно клеймо или аппликацию.