Я не хочу, чтобы она уезжала. Как ни больно в этом признаваться, но я, быть может, больше никогда ее не увижу. А она смотрит на меня с некой нежностью, которой я прежде у нее точно не замечал.
— Я люблю тебя, Джон. Последние несколько недель я пыталась себя убедить, что это не так, особенно из-за Сары и из-за того, каким идиотом ты бываешь… но не получается. Я тебя люблю.
Ее слова ошарашивают меня. Я медлю и говорю:
— Я тоже тебя люблю.
— Ты все еще любишь Сару? — спрашивает она.
Я киваю. Она заслуживает того, чтобы знать правду.
— Люблю, но все как-то запуталось. Возможно, она меня сдала. Возможно, больше не захочет меня видеть, потому что я сказал ей, что ты красивая. Но Генри когда-то сказал, что лорианцы влюбляются только один раз и на всю жизнь. А это значит, что я всегда буду любить Сару.
Шестая качает головой:
— Не обижайся на то, что я скажу, ладно? Катарина никогда мне такого не говорила. Наоборот, она мне рассказывала, как много раз влюблялась, когда жила на Лориен. Да, Генри был великий человек, и он любил тебя всей душой. Но похоже, он был романтиком и таким же хотел видеть и тебя. У него была единственная настоящая любовь, и он хотел, чтобы и у тебя было так же.
Я молчу, принимая на вооружение ее теорию и отставляя теорию Генри.
Она видит, что смутила меня.
— Я только пытаюсь объяснить, что, когда лорианцы влюбляются, часто это бывает любовь на всю жизнь. Так было у Генри. Но так бывает не всегда.
С этими словами Шестая делает шаг ко мне, а я — к ней. Поцелуй, который ускользнул от нас во Флориде, теперь соединяет нас с такой страстью, которая, как я думал, у меня предназначена для Сары и для одной только Сары. Я хочу, чтобы он никогда не кончался, но Сэм заводит двигатель, и мы отпускаем друг друга.
— Ты знаешь, что Сэм тоже любит тебя, — говорю я.
— А я люблю Сэма.
Я настораживаюсь.
— Но ты ведь только что сказала, что любишь меня.
Она толкает меня в плечо:
— Ты любишь меня и Сару. Я люблю тебя и Сэма. Привыкай.
Она становится невидимой, но я чувствую, что она все еще стоит передо мной.
— Пожалуйста, будь осторожна, Шестая. Если бы мы только могли все остаться вместе.
Я слышу ее голос:
— Мне бы тоже этого хотелось, Джон. Но в Испании кому-то требуется помощь. Разве ты не чувствуешь?
Думаю, она уже ушла, когда я отвечаю:
— Да.
* * *
Я пытаюсь двинуться, но словно приросла к месту. Мой взгляд улавливает какой-то блеск в руке Аделины, и теперь я вижу, что она достала из платья — это кухонный нож. Она бежит по проходу к могадорцу, а я — вдоль скамьи. Могадорец прыгает и взмахом меча пытается перерезать ей горло, но она уклоняется, падая на пол с такой ловкостью, какой я никогда прежде за ней не замечала. Он бьет мимо, а она, поднимаясь, рассекает ему ножом правое бедро. Из раны плещет темная кровь, но это никак не замедляет могадорца. Он разворачивается и снова бьет мечом. Аделина подкатывается к нему, и я просто с благоговейным трепетом вижу, как она режет могадорцу другую ногу и по инерции вскакивает. Как же я могла бросить Аделину одну в этой схватке?
Я останавливаюсь и сжимаю кулаки. Но прежде чем я успеваю что-то сделать, он левой рукой хватает Аделину за горло и отрывает от пола. Правой рукой он вонзает меч ей в сердце.
— Нет! — кричу я, запрыгиваю на скамью и по ней бегу к ним.
Глаза Аделины закрыты, на последнем издыхании она выбрасывает руку вверх, и лезвие ножа описывает перед ней дугу. Нож падает на пол. Долю секунды мне кажется, что она промахнулась, но я ошибаюсь. Разрез сделан так мастерски, что проходит целых две секунды, прежде чем начинает хлестать кровь. Могадорец бросает Аделину и падает на колени, поднимая руки к горлу в попытке остановить кровь, но она фонтаном бьет между пальцев. Я подхожу к нему и делаю глубокий вдох. Я вытягиваю руку и поднимаю в воздух нож Аделины. Он на долю секунды зависает, а, когда глаза могадорца расширяются при виде его, я швыряю нож ему в грудь. Он на моих глазах обращается в пепел и рассыпается по полу.
Я падаю перед Аделиной на колени и прижимаю к себе ее безжизненное тело. Я касаюсь щекой ее щеки и начинаю плакать. Она мертва, и, несмотря на мое новообретенное Наследие, я знаю, что не в силах вернуть ее. Мне нужна помощь.
27
Слева я слышу рычание. Я поднимаю голову и вижу еще одного человека в длинном пальто с длинными русыми волосами. Я вскакиваю на ноги, а могадорец поднимает руку. Из нее вырывается луч света и сильно бьет меня в плечо, отбрасывая назад. Сразу приходит нестерпимая боль. Раскаленная добела, она струится по всей руке, как будто в кость ударило током, и он всю ее пронизал. Левая рука онемела, я тянусь правой и ощупываю новую рану на плече. Я поднимаю голову и беспомощно смотрю на могадорца.
«Заклятие», — думаю я. Когда мы еще путешествовали, Аделина рассказывала, что меня могут убить только в порядке, установленном Старейшинами. Эта рана вполне могла стать смертельной. Я смотрю на лодыжку: не появились ли там шесть шрамов вместо тех трех, с которыми я прожила несколько последних месяцев. Нет, ничего не изменилось. Тогда как же меня могут убить? Нанести такие тяжелые ранения? Если заклятие не разрушено?
Мои глаза встречаются с глазами могадорца, и он взрывается в кучу пепла. У меня мелькает было безумная идея, что это я убила его силой своих мыслей, но тут я вижу, что прямо за ним стоит могадорец из кафе. Тот, что с книгой, тот, от которого я бежала. Я ничего не понимаю. Неужели они так эгоистичны, что готовы убивать друг друга за право убить меня?
— Марина, — произносит он.
— Я, я могу тебя убить, — говорю я дрожащим голосом, полным печали. Кровь по-прежнему струится с плеча по руке. Я оглядываюсь на тело Аделины и начинаю плакать.
— Я не тот, за кого ты меня принимаешь, — говорит он, подбегая ко мне и протягивая мне руку. — У нас очень мало времени, — добавляет он. — Я — один из вас, и я здесь, чтобы помочь.
Я беру его руку. Какой у меня выбор? Он поднимает меня с пола и уводит из нефа, куда пока больше никто не пришел. Он ведет меня по северному коридору и по лестнице на второй этаж по направлению к колокольне. Каждый шаг отдается в плече страшной болью.
— Кто ты? — спрашиваю я. В моей голове роится сотня разных вопросов. Если он один из нас, то почему так долго не говорил мне об этом? Почему так мучил меня, заставляя думать, что он один из них? Можно ли ему вообще верить?
— Шшш, — шепчет он. — Молчи.
В сыром коридоре тихо. Когда он начинает сужаться, я слышу внизу под нами тяжелую поступь десятка человек. Наконец мы подходим к дубовой двери. Она приоткрывается, и в нее высовывается голова девушки. Я охаю. Каштановые волосы, любопытные карие глаза, мелкие черты лица. Она старше годами, но это точно она.
— Элла? — спрашиваю я.
Она выглядит на одиннадцать лет, может, на двенадцать. Ее лицо, озарившееся улыбкой при виде меня, стало худее. Элла открывает дверь и впускает нас.
— Привет, Марина, — говорит она незнакомым мне голосом.
Мужчина затягивает меня внутрь и закрывает дверь. Он приставляет к нижней ступени лестницы толстую доску и подпирает ею дверь. Мы быстро поднимаемся по каменным ступеням винтовой лестницы. Когда мы входим на площадку колокольни, я снова смотрю на Эллу. Я только и могу, что в полном недоумении таращиться на нее. Я даже забываю о боли и не чувствую, как кровь течет у меня по руке и капает с пальцев.
— Марина, меня зовут Крейтон, — говорит мужчина. — Мне так жаль твоего Чепана. И жаль, что я не успел добраться раньше.
— Аделина погибла? — спрашивает более взрослая версия Эллы.
— Я не понимаю, — говорю я, все еще глядя на нее.
— Я все объясню, обещаю. Сейчас нет времени. Ты теряешь много крови, — говорит Крейтон. — Ты можешь лечить людей, верно? А себя можешь?
Сначала мы бежали, а потом я была в таком замешательстве, что даже не задумалась о том, чтобы заживить свою рану. Но теперь я пытаюсь это сделать и прикладываю к ней правую ладонь. Ледяной холод покалывает ее, она затягивается, из ладони и из всей руки уходит мертвенное онемение. Через тридцать секунд я уже как новенькая.