Это пишет человек, переживший эпоху либеральных надежд, эпоху крушения революционных порывов. Чернышевский давно сослан в Сибирь, как и многие другие шестидесятники. Как оценить их судьбу, значение их деятельности для страны? Цебрикова защищает революционеров, которых упрекают в фанатизме, в «напрасно пролитой крови, в бесполезно загубленных жертвах, в том, что они довели до страшного взрыва накопившиеся веками чувства негодования и озлобления». Она вспоминает, что «эти мечтатели, несмотря на их гибель, были лучшими людьми своего века... Они были светом своего века, его воплощением, людьми, взявшими на себя крест страданий его. Они были нравственной силой своего времени, которая не пропала без следа».
Правы те, кто воплощают в себе «нравственную силу времени», они и победят. Дело же общества и всех сознательных членов его, «когда неправда и беззакония медленно переполняют меру долготерпения народа, когда яд общественных язв всасывается капля по капле незаметно и подготовляет разложение всего организма. Велика заслуга тех, которые понесут на себе и эту «злобу дня» и вложат в сокровищницу народной жизни лепту своего ума и характера на борьбу с началами, разъедающими жизнь»[251].
Можно только удивляться беззаботности цензуры, которая несмотря на то, что на статьи Цебриковой давно было направлено ее бдительное око, все-таки пропускала подобные строки в печать. В трудное время перехода от 1860-х к 1870-м годам Цебрикова неустанно раздумывала о будущем страны, о том, какими способами можно одолеть ее политическую отсталость, добиться демократического устройства с гарантией общественных свобод, подлинного освобождения крестьян.
«Никогда ни одна сила не сознавала добровольно, что прошло то время, когда она была необходимою, и что она сделалась лишним, бесполезным бременем; это значило бы для нее подписать собственный смертный приговор, а каждый организм хочет жить даже тогда, когда настоящая жизнь кончилась, а началась безобразная агония»[252].
Значит, нет надежды, что что-то победит само собой, значит, «нужно вести борьбу не со злобою дня, а со злобою века»...
Сотрудничество Цебриковой в журнале «Отечественные записки» было напряженным и плодотворным. Она пишет одну за другой большие работы, не проходившие бесследно в литературной общественной жизни. Когда в статье о романе Гончарова «Обрыв» Цебрикова рассуждает о проблеме положительного героя в русской литературе, она с чисто литературной почвы легко переходит на политическую: «Бедная русская жизнь! Вот уже который писатель пытается дать тебе героев и героинь нравственных, добродетельных, благонамеренных и проваливается на этой попытке. Тут не спасет никакой талант. Тургенев с Литвиновым, Гончаров с Тушиным и Штольцем, Писемский с своей Баклановой, даже Гоголь со своими Уленькой, Myразовым и Костанжогло. Или точно не ко двору нам эти добродетельные герои, и наша сила — одно отрицание, и не сложилась та жизнь, которая превратит горькое слово отрицания в слово подтверждения и хвалы... Нет крепостного права, есть гласный суд в известном пределе. Но отчего же не выдвинулась та партия действия, которую он обещал? Где же она и каким делом заявила себя? Но г. Гончаров не допускает общего дела, но много дел у каждого. Правда, у каждого много своих дел, и за ними не до общего»[253].
4
«Партия действия»... Вот о чем думала, на что надеялась критик «Отечественных записок» Мария Константиновна Цебрикова.
Биография ее полна белых пятен, и мы лишь по крупинкам можем восстановить некоторые события дальнейшей ее жизни. Дядя-декабрист умер от заражения крови еще в 1862 году. Но связи Цебриковой со студенческими кружками, которые она посещала вместе с дядей, по-видимому, не исчезли. Мы уже говорили, что Николай Романович Цебриков был одним из корреспондентов Герцена. Нельзя в связи с этим счесть случайностью то, что в 1871 году Цебрикова переводит и пытается издать на свой счет книгу одного из ближайших герценовских друзей Мальвиды Мейзенбуг, воспитательницы его детей,— «Записки идеалистки между революциями 1830-1848 гг.».
В письме к Стасюлевичу Цебрикова рассказала, с каким трудом на короткий срок достал ей экземпляр этой книги один «очень трусливый господин» и как вследствие этого она должна была «страшно спешить»[254]. Слова «трусливый господин» лишний раз подтверждают, что перевод и издание книги Мейзенбуг были делом небезопасным. Тираж отпечатанной книги был уничтожен по постановлению цензурного комитета, переводчице пришлось расплачиваться с издателем, который потребовал возместить убытки. Одновременно с книгой Мейзенбуг была уничтожена по постановлению цензурного комитета и книга В. В. Берви-Флеровского «Положение рабочего класса в России».