Вера вспоминала, что с такой же убежденностью, как на суде, Бардина говорила с ней, Верой, в Цюрихе, «когда ходила со мной по коридору дома, купленного русскими студентами, и объясняла трудовую теорию Маркса, рассеивая мои недоумения насчет социализма». Вначале Фигнер никак не могла понять, почему ее отца называют эксплуататором, почему и ей, Вере, нужно отказаться от своего имущества, от имения Никифорова, полученного ее предками и родителями «за счет народа». Много лет спустя в своих воспоминаниях Фигнер расскажет, каким принудительным усилием она заставила себя отдать золотые часики, подаренные ей родными, когда деньги понадобились товарищам. Теперь на суде Бардина говорила, а зал, затаив дыхание, слушал: «Я убеждена, что наступит день, когда даже наше сонное и ленивое общество проснется и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать у себя своих братьев, сестер и дочерей и губить их за одну только свободную исповедь своих убеждений. И тогда оно отомстит за нашу гибель! Преследуйте нас — за вами пока материальная сила, господа, но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи — увы!— на штыки не улавливаются»[281].
В те дни умирающий Некрасов через жену своего соредактора по «Отечественным запискам» Елисеева передал стихи для подсудимой Лидии Фигнер.
Молодые, красивые, одухотворенные лица девушек, сидевших на скамье в зале суда, вызвали к жизни одно из лучших стихотворений Я. П. Полонского «Узница»:
«Процесс 50-ти» заставил все общество восхищаться нравственной высотой молодых революционеров. В отличие от нечаевцев, судившихся шестью годами прежде, которые были готовы для успеха своей деятельности использовать любые средства, участники «процесса 50-ти» высшей революционной целью ставили осуществление самых строгих нравственных принципов. «Только нравственный идеал может освещать наш путь и привлекать сердца, ищущие правды,— говорил на суде один из участников процесса.— До момента революции мы хотим словом, делом и всем образом жизни расположить к себе не только революционеров, но и широкую индифферентную массу, а может быть, и врагов своих»[282]. Высокая романтическая настроенность судившихся по этому процессу проявилась и в том, что по их просьбе в день объявления приговора им тайно принесли «с воли» 50 серебряных крестиков (их разрешалось иметь в тюрьме) с буквами — РСРБ, что означало «Русское социал-революционное братство». Они ощущали себя братьями и сестрами по революционному делу. Канцлер князь Горчаков страшно сетовал на то, что процесс был открытым для публики, так как, по его словам, он убедил всех, что сидящие на скамье подсудимые были «не детьми и не пьяными мужиками, а людьми с вполне зрелым умом и крупным самоотверженным характером, людьми, которые знают, за что борются и куда идут»[283].
Речи Софьи Бардиной и рабочего Петра Алексеева были напечатаны в нелегальных типографиях и обошли всю Россию. Последующая судьба Бардиной, этой выдающейся революционерки начала 1870-х годов, сыгравшей важную роль в судьбе Фигнер, была трагической. По приговору суда она была сослана на поселение в Сибирь, но через два года задумала бежать оттуда. Из ссылки она прислала письмо Фигнер с просьбой помочь ее освобождению. За это взялся товарищ Веры Юрий Богданович и успешно провел всю операцию. Вместе с Бардиной он скрывался по провинциальным углам России, пока не был вызван в Петербург настойчивыми и неоднократными письмами Веры, требовавшей, чтобы он примкнул к народовольцам[284]. Бардина же не стала членом партии «Народная воля».
Между ее революционными взглядами и взглядами только что возникшей партии «Народная воля» существовала «непроходимая пропасть», как впоследствии признала Вера Фигнер. Эту пропасть — готовность к террору — Бардина не перешагнула или не захотела перешагнуть. Она уехала в Женеву, где в 1883 году покончила с собой. Однако Вере Фигнер на всю жизнь остался памятен образ ее первой наставницы в социализме.
3
Едва отшумели события, связанные с «процессом 50-ти», Вера Фигнер уехала в деревню в Самарскую губернию, чтобы работать там фельдшерицей. Началось настоящее, а не книжное знакомство с народом.
О народе много спорили в революционных студенческих кружках, но мало кто из спорящих представлял его в реальности. Теперь Вера стояла перед ним, как ребенок перед диковинным, невиданным предметом, лицом к лицу. Обязанности фельдшерицы были тяжелыми, и временами дело казалось неблагодарным, так как порошки и мази плохо помогали при той ужасающей нищете и невежестве, какие были вокруг. Нередко Вера в отчаянии плакала по вечерам, повалившись на соломенную постель, чувствуя, как все ее усилия тонут в этом безбрежном море горя и отчаяния и необъятной работы.
Тем временем в столице начался осенью новый судебный процесс над революционной молодежью — «процесс 193-х». У одной из арестованных нашли письмо к Фигнер. Из Петербурга в деревню наведался товарищ, чтобы предупредить Веру об опасности. Прошла едва неделя после того, как Вера выбралась из этой деревни, и туда нагрянули жандармы. Так началась цепь диковинных для властей и восхищавших товарищей «везений» Веры. Жандармы почему-то всегда опаздывали к ней: она успешно ускользала несколько раз из их рук.
Следствие по делу «193-х» шло около четырех лет, и в октябре 1877 года начался процесс. Суд вынес большинству оправдательный приговор, засчитав в виде наказания подсудимым лишь время предварительного заключения.
В Петербурге царило торжество. В квартирах освобожденных был настоящий революционный клуб, знакомые приводили незнакомых, сочувствующие шли, чтобы пожать руку тем, кого уже считали обреченными на каторгу. Однако царь не утвердил приговора суда, многие были арестованы вновь. Кому-то удалось бежать за границу, иные ушли в подполье, став членами нового общества «Земля и воля».
Пересмотр результатов процесса был роковой ошибкой Александра II, который хотел искоренить в России революционные настроения молодежи, недовольной тем, что царь после освобождения крестьян не решился на коренные реформы. П. А. Кропоткин писал в своих воспоминаниях: «Заветной мечтой Александра II было основать где-нибудь в степях отдельный город, зорко охраняемый казаками, и ссылать туда всех подозрительных молодых людей. Лишь опасность, которую представлял бы такой город с населением в 20 — 30 тысяч политически «неблагонадежных», помешала царю осуществить его поистине азиатский план»[285].
Среди 193 молодых людей было немало совсем юных — юношей и девушек, вся вина которых состояла в чтении какой-то запрещенной книжки, в «недонесении» и пр. Корреспондент английской газеты с удивлением писал по поводу этого процесса, что «одного судят за то, что читал Маркса, другого за то, что читал Лассаля». Подвергая их суду и бросая в тюрьму, правительство наилучшим образом готовило революционные кадры.
Тем временем Вера Фигнер сделала вторую попытку работать в деревне. Вместе с сестрой Евгенией она открыла школу, вдвоем они занимались фельдшерской практикой. Сюда к сестрам Фигнер весной 1879 года неожиданно приехал Александр Соловьев, в одиночку решивший убить царя и тем сделать перемены во внутренней жизни страны неизбежными. Соловьев приехал советоваться, и Вера Фигнер не стала отговаривать его от этого намерения.
Покушение состоялось, но было неудачным, Соловьева схватили. Яд, который он припас для крайнего случая, оказался негодным или не подействовал: по позднейшему признанию Фигнер, Соловьев был из породы неудачников. Началось расследование, поездка Соловьева в Саратовскую губернию не осталась незамеченной. И опять Вере удалось скрыться от жандармов, которые опоздали на этот раз на сутки.
281
Степняк-Кравчинский. Софья Бардина.— В кн.: Ульяновский А. Женщины в процессе 50-ти, с. 38.